о том, что за книгу украли, келарь в ответ просто фыркнул. Насколько Эдвин понимал, пропажа книги являлась главным доказательством его невиновности: вот если бы он пришел в себя до прихода монахов и, упаси боже, вышел из скриптория, ему бы сейчас, наверное, иголки под ногти загоняли, выпытывая, куда он спрятал похищенное. А так – все очевидно. Есть труп, есть тяжелораненый. Всем вроде бы должно быть понятно, что он не мог украсть книгу, спрятать ее, а потом вернуться в скрипторий и, разбив себе голову, упасть без сознания.
В очередной раз обдумывая случившееся, Эдвин поднимался по крутой лестнице, нащупывая руками осклизлые стены. Тюрьмы как таковой в монастыре не имелось: предполагалось, что провинившиеся в чем-либо братья должны замаливать грехи на общественных работах, либо пребывать в заточении в собственных кельях. Под камеру приспособили клетушку без окон, располагавшуюся в одном из заброшенных складов рядом с кухней.
До того момента, как Эдвина сюда повели, он и не подозревал о существовании этого места: дорога шла через кухню, по ступенькам спускалась вниз, узким проходом ныряла между высокими стенами, поворачивала направо, спускалась опять, еще направо – и только тогда ты оказывался перед строением с запертой на замок дверью. А там – снова вниз, в подземелье с длинным темным коридором и многочисленными дверцами по обе стороны. Камера была крохотной, не больше девяти футов по диагонали, и в прошлом, похоже, использовалась под винный погребок.
Келарь уже ушел далеко вперед, и Эдвин, пробираясь задворками, думал о том, что перед визитом в трапезную он бы с удовольствием где-нибудь умылся. Все тело зверски чесалось, а волосы, судя по ощущениям, превратились в свалявшуюся паклю.
В узком проходе между домами царили сырость и темнота, а где-то во дворе уже, наверное, нещадно жарило солнце. Эдвин поднял глаза: там, в невероятно высоком голубом небе, парила птица. Поднял – и отскочил назад, прижавшись к стене. Тотчас прямо на то место, где он стоял мгновение назад, с грохотом, рассыпавшись на обломки, упал камень величиной с две эдвиновых головы, а следом – несколько черепиц. Как будто какая-то тень мелькнула на крыше.
– Эй! – хрипловато крикнул Эдвин, морщась от взвеси глиняной пыли, летевшей сверху. – Кто там?
Ответа не последовало, и только издали до Эдвина донеслись отголоски чьих-то воплей. Похоже, это из кухни, мелькнула мысль.
Он присмотрелся: перед ним был не камень, а кусок печной трубы, старой и в трещинах. Чертыхаясь, Эдвин помчался по проходу и слегка перевел дух, только ступив за порог кухни. Служки бегали взад и вперед, а главный повар матерился напропалую: над огнем в очаге висел огромный медный котел с утренней кашей; горящие головешки валялись по всему полу, а в кашу, судя по всему, попали обломки кирпичей и глиняного раствора.
На ходу сообщив повару о печной трубе – тот заматерился еще сильнее – Эдвин, не останавливаясь, выскочил во двор. Отбежав подальше, он задрал голову и со вниманием принялся осматривать крыши кухни и прилегающих
