но вызывало какое-то странное чувство. Хоть оно и было почти насквозь пропитано вонючей желчью, от него, пробиваясь через смрад, все еще исходил приятный молочный запах, запах ребенка. Такой знакомый и такой далекий.
Интересно, чье это покрывало?
Когда мужчина в очках вернулся в юрту, изувеченный медленно повернул голову в его сторону. Мешковатые брюки и рубашка в полоску висели на вошедшем, как на вешалке, и лишь спортивная кофта с тюльпаном и надписью латиницей на груди, накинутая поверх, казалось, пришлась впору. В руках он держал тетрадь с красной обложкой, какую-то ее часть. Поймав на себе взгляд изувеченного, лекарь тут же произнес:
– Было в твоем рюкзаке, когда мы тебя нашли. Знаешь, что это?
– Понятия не имею.
– Предположения?
Изувеченный поджал губы, размышляя над ответом:
– Туалетная бумага, судя по внешнему виду? И, похоже, что часть ее я уже использовал.
– Мне нравится, что чувство юмора не покидает тебя, – вздохнул лекарь. – Это дневник. Точнее, его половина. И я надеюсь, что записи помогут тебе кое-что вспомнить.
– Ты наверняка уже от корки до корки перечитал его. Так, может, просто расскажешь мне, в чем суть?
– Я бы с удовольствием, но не все они связаны между собой. А некоторые и вовсе вызывают целый ряд вопросов. Так что, позволь, я все же начну?
Когда лекарь оказался совсем рядом, он уселся на край кровати, затем аккуратно положил тетрадь себе на колени, слегка наклонился и посмотрел на изувеченного – его глаза застыли в одной точке, расположенной чуть правее незнакомца, и не позволяли себе ни толики лишнего движения.
Приняв этот взгляд как демонстрацию смирения и согласия, лекарь развернул страницу и принялся читать.
Казалось, что эта жизнь никогда не кончится. И в данной обстановке – это был вовсе не плюс. Кто-то наверняка потратил уйму времени, чтобы придать ей смысл, найти ответы, понять хоть что-то. Но тщетно. Единственный способ выбраться отсюда – умереть. А все, что могло помочь выжить, было явной насмешкой, издевательством над всеми нами. И если солнце и заглядывало в чью-то жизнь, то теперь это было лишним явлением, отмершим, ненужным. Как аппендикс в теле человека. Ведь какой смысл освещать своими лучами бирюзовые моря и сапфировые океаны, изумрудные чащи лесов и золотые пески пустынь, если этим никто не мог любоваться? Какой во всем этом смысл?
К тому моменту я уже и забыл, что такое слезы. Морщины под моими глазами давно были похожи на высушенные русла рек, а в тот день, они наполнились соленой водой до краев и ручьями текли до самой моей бороды.
Как это было прекрасно! О, поверьте мне, нет в этом мире ничего прекраснее звонкого плача маленького ребенка, которому Всевышний только что подарил новую жизнь. Он был похож на сладостную песню, которая отражалась о выгнутые стены станции и стремительно разносилась по пустынным туннелям, мрак которых уже давно не слышал ничего, кроме боли, адских мук и вечно грызущего людей голода. Я помню, как он волнительно переплетался с мелодичным
