белой женщине нечего делать на Левински после заката. Сподобилась повидать большой чёрный член в деле – он писал. Познавательно, но я бы обошлась.
Аж вот присела у Дизенгоф написать, что увидела религиозного еврея, обременёного двумя младенцами, на руках и в коляске, который при этом быстро катил на роликах, развиваясь кудрями.
Случайно поймала вайфай в порту и уселась на землю, чтобы обработать и отправить в инстаграм красивенький полицейский катер. Я, как обычно, в костюме арабского нищего, в одеяле и с сумкой-мешком. Сейчас заметила странный взгляд проходящих туристов – похоже, я порождаю миф о тель-авивских бомжах с айфонами.
Своими глазами увидела Центр Мирового Сионизма – такая вывеска скромно горела на одном из домов. Я не поверила себе и остановилась как вкопанная: «Ты смотри, Дима, они даже не скрывают». Поймите правильно, в детстве у меня была книжка «Сионизм без маски», и теперь я чувствовала себя, как американский школьник, попавший в СССР времён холодной войны и увидевший какой-нибудь «городской комитет Коммунистической партии Советского Союза».
Разбила бутылку абсента в дьюти-фри, как только оплатила. Заменили, святые люди.
Москва – Тель-Авив – Иерусалим
В свое первое израильское путешествие я поселилась в Иерусалиме и была, помнится, сражена покоем, который по сравнению с московской жизнью казался каким-то невероятным – теплое молоко в космосе. Меня, как и всех, сразил иерусалимский синдром, но я не воображала себя библейским героем и не наряжалась в белое. Я просто нашла себя в центре мира (даже в центре центра мира, потому что жила на Кинг Джордж), и там оказался покой. Был он столь всеобъемлющ, что в следующий раз я поселилась в Тель-Авиве, решив, что возвращение оттуда в московскую суету будет менее травматичным. Из Тель-Авива приезжаешь отдохнувшим и готовым к подвигам, из Иерусалима возвращаешься пустым и свободным от всего, в том числе и от амбиций, необходимых для успешной московской жизни. В Тель-Авиве вместо покоя процветают расслабленность и добродушие, Иерусалим никакого особенного тепла не излучает. Это немного напоминает Москву, где прохожие приучены скользить, не задевая друг друга, – таково условие сохранения порядка в мегаполисе. В Иерусалиме люди скользят не только в пространстве, но и во времени, в ауре своей культуры и веры, глядя сквозь чужаков, как мы глядим через стекло – не замечая, не раздражаясь, не пытаясь ничего изменить. Есть, разумеется, торговцы в Старом городе, для которых каждый турист – добыча, и есть просто жители, не отягощённые крайними убеждениями, как везде. Но общее состояние соответствует весенней погоде – в среднем на пять градусов холодней, чем в Тель-Авиве.
Не могу сказать, что полюбила Тель-Авив, и не потому, что в моих чувствах к нему есть какая-либо двойственность.
Это история о русских отношениях со словом «любовь». Мы не говорим «я люблю тебя» по всякому поводу, как американцы какие-нибудь, мы давимся этим словом и выкашливаем его в самом
