рочное осеннее солнце тускло расцвечивало небрежно вымытые оконные стекла, легко касалось стриженных «под канадку» или оснащенных косичками с белыми бантами голов школьников.
Руслану нравился голос учителя, четкий и убедительный, хотя несколько монотонный. Что-то было в нём – намекающее на не постигнутый массив смысла, скрытый, как тело айсберга, в глубине умолчания.
Прочие ученики, шушукающееся, кидающие друг на дружку чувственные взгляды, читающие под партой книги, далекие от темы урока, нимало не обращали внимания на потаенный смысл речей Пал Палыча. Скорее, были бы очень удивлены, скажи им, что таковой присутствует. «Это у Палыча-то? Да не смешите мои тапочки…»
Но Руслан любил историю. Более того, он чувствовал ее, и Палыч понял это сразу, как только услышал его первый ответ у доски. Парень, конечно, был абсолютно невежественен в его предмете, как и большинство школьников супердержавы, чьи мозги были неоднократно промыты идеологически стерильной и дозированной информацией. Но этот мальчишка все время демонстрировал волю вклиниться в кажущийся хаос событий, уяснить его пружины, да ещё и не те, какие предлагал к рассмотрению незыблемый исторический материализм.
– Империалистическое соперничество между Британской и Российской империями характеризуется термином «Большая игра», который ввел в широкий оборот писатель Редьярд Киплинг. Что, Калинина? – спросил учитель вытянувшую руку белокурую ученицу.
Его серьезные ярко-зелёные глаза внимательно смотрели из-за толстых стекол квадратных очков в рыжеватой оправе, вкупе с густыми усами создававшими немного комический эффект. Кроме того, допотопная оправа старила тридцатипятилетнего мужика лет на десять.
– Это который «Маугли» написал? – спросила девица, хлопнув огромными карими очами.
Класс давился смехом. В принципе, против Палыча никто ничего не имел, его, скорее, любили и охотно ходили на его уроки. Однако относились не очень серьезно, поддевать положительного и степенного «москвича» почему-то считалось хорошим тоном с тех самых пор, когда он, года три назад, неожиданно появился в школе. Говорили, раньше жил в столице, работал в закрытом учебном заведении для отпрысков больших людей. А потом резко бросил все, переехал в Сибирь и устроился в обычную школу на 120 рублей месячной получки.
Когда этот плотный парень в мешковатом мышином костюмчике из универсама (московского, однако, в местных и таких не было), первый раз объявился в кабинете Шефа – директора школы, тот был абсолютно уверен, что видит перед собой ссыльного. Никто из здравомыслящих педагогов, да и вообще советских людей, и помыслить не мог, что можно так вот, по доброй воле оставить столичное жилье и работу, да и перебраться в снулое захолустье. Самое невинное, что предположил Шеф – пьет, гад… Он, конечно, категорически не желал лишней мороки себе на голову, но попросту завернуть приезжего не мог: москвич все-таки, мало ли, сегодня в провинции учителем, а завтра простят – и в министерстве референтом, да и припомнит ему, Шефу. Директор был многоопытен, карьеру начал вертухаем в Норильлаге, и знал, что почем. Потому ничего определенного соискателю не сказал, ожидая, что вот-вот на подозрительного гражданина придет разъяснение из «органов». Но «органы» безмолвствовали, трудовая книжка Пал Палыча была безупречна, а посему, скрепя сердце, директор взял его в штат. Не пожалел – преподавателем тот оказался прекрасным, оценки по истории устремились вверх. Да и слухачи Шефа из учителей и учащихся рассказать про Палыча ничего сомнительного не могли. Самое пристальное наблюдение не выявило никаких признаков запоев, а учебный материал он подавал в соответствии с генеральной линией. Вот только его интерес к странному парню… этому… Загоровскому. Тонкое чутье Шефа подсказывало: тут точно что-то не так. Но, поскольку что именно, он пока понять не мог, обстоятельство сие было отложено. Однако незабвенно.
– Да, Инга, он написал «Маугли», вернее, «Книгу джунглей», – ровно объяснил Пал Палыч, зелёно высверкнув из-под очков. – Но ещё и многое другое… Загоровский?
Руслан поднял руку небрежно, почти лениво, словно сомневаясь, стоит ли это делать. Красивое смуглое лицо приняло слегка брюзгливое выражение.
– Объясните, пожалуйста, термин «Большая игра», – попросил он, вставая.
Инга поморщилась, недовольно надув губки. «Русь заколебал! Зачем ему это? Такой кадр клёвый… Только одевается голимо. И ноги кривые…» Не додумав эту не слишком логичную мысль, девушка раздражённо отвернулась к окну.
Под «заколебал» подпадали все случаи, когда Руслан вдруг начинал изъясняться «книжным» языком. Может быть, потому что при этом лицо его выражало надменную скуку. А то, что это не более чем маска, надеваемая в момент особой заинтересованности, одноклассникам и в голову не приходило. С малых лет он умел скрывать свои истинные эмоции, хотя, казалось бы, в небольшой четырнадцатилетней жизни мало, что могло подвигнуть к подобным манерам.
Сейчас, впрочем, он и сам не знал, почему рассказ историка заинтересовал
