флаконов струился аромат восточных духов, распространявший в солдатской палатке атмосферу дамского будуара. Несколько деревянных скамеек дополняли убранство палатки.
Пред туалетом стоял человек лет тридцати восьми, в русской генеральской форме; он был очень высокого роста, его плечи были слишком широки даже для его роста, а грудь очень высока. Все его тело отличалось стальными мускулами, это была настоящая фигура атлета. Но, несмотря на это, она отличалась исключительной элегантностью. Можно было бы сказать, что в лице этого генерала слились Геркулес с Антиной, давшие ему свои самые лучшие качества.
Несмотря на видимое воздействие солнца, и дурной погоды, цвет его лица был слегка бледен, ноздри его тонкого, слегка горбатого носа трепетали, как у породистой лошади. Его тонкий рот со свежими губами и изумительно белыми зубами имел очень мягкое выражение; под высоким лбом, с красиво изогнутыми бровями, ярко блестели большие голубые глаза. На этом красивом, оригинальном лице, как казалось, отражались все пережитые впечатления; оно отличалось исключительною подвижностью. Иногда лицо генерала выражало почти женскую ласковость и мягкость, иногда же его глаза принимали чисто демоническое выражение, и из уст вылетало горячее, страстное дыхание. Его густые волосы были отброшены назад и завиты по-военному; легкий слой пудры лежал на густых кудрях, которые лишь с трудом подчинялись прическе, предписываемой воинским уставом.
Этот человек, чистя и полируя изящной щеточкой ногти своей слегка загорелой, но изумительно красивой и тонкой руки, внимательно разглядывал свое изображение в зеркале.
Это был генерал-поручик Григорий Александрович Потемкин, командир вернувшихся из турецкой кампании войск. На нем был исключительно роскошный и красивый костюм, который еще больше увеличивал его рост и придавал особенную элегантность его фигуре. Этот костюм был полной противоположностью разорванным и заштопанным платьям его полков. Его красивые, блестящее башмаки с тонкими серебряными шпорами больше подходили для придворного паркета, чем для военного лагеря. В своем костюме Потемкин сохранил лишь одну вещь, соответствовавшую приказу императрицы: он прикрепил сбоку в потертых ножнах широкую саблю с потемневшим от порохового дыма эфесом и надел на голову измятую шляпу с совершенно растрепавшимися перьями и оторванной тесьмой. Вид сабли и шляпы доказывал, что он действительно побывали в пылу сражения, и придавал удивительно молодому, изящному генералу отпечаток воинственности, нисколько не уменьшавшей его элегантности.
– Что-то принесет мне этот день? – сказал Потемкин, вопросительно посмотрев в зеркало, как бы требуя ответа у своего собственного изображения. – Быть может, я сегодня стою на поворотном пункте своей жизни: или я поднимусь на недосягаемую, сияющую высоту, или же буду идти по скучной, томительной, однообразной дороге… Но нет, этого не будет! – воскликнул он и его глаза загорелись, –
