в своем имении в Штирии. Я никогда ее не видела, но, слышала про нее много хорошего.
– В таком случае, не откажите мне, в награждение за это неожиданное горе, – присовокупил он после минутного молчания, – пожаловать всей семьей, провести день на моей даче, где я в первый раз имел счастье увидеть вас.
– О, да, обещаю, – ответила с живостью Валерия.
Граф-отец был в отличном расположении духа и принял приглашение. Было решено, что накануне отъезда барон фон Гойя и граф с семейством проведут день у Самуила.
День поездки выдался чудный и жаркий, на голубом небе ни облачка. Антуанетта с удовольствием заметила, что Валерия более обыкновенного занималась своим туалетом. Белое платье, бывшее на ней в день помолвки и казавшееся ей противным, она пожелала надеть именно теперь; простая белая соломенная шляпа, убранная розами, довершила ее туалет.
В полдень тронулись в путь: мужчины верхом, а затем барышни в шарабане, запряженном парой пони, которыми правила Антуанетта, – подарок графа невесте. Рюденгорф – имение Самуила, представляло собой красивый замок в стиле ренессанса, со множеством башенок, балконов и лепных украшений. Окруженный густым садом, барский дом носил отпечаток богатства и изящества.
– Погляди, Валерия, какое прекрасное здание! Я думаю, что хорошо будет здесь жить, и никакой граф не мог бы предложить тебе ничего лучшего, – сказала, смеясь Антуанетта, когда они въехали в тенистую дубовую аллею, ведущую к замку.
Валерия не отвечала; взгляд ее был устремлен не на виллу и всю окружающую роскошь, а на стройную, изящную фигуру молодого владельца, который стоял на последней ступеньке крыльца, встречая своих гостей. Не сознаваясь самой себе, молодая графиня перестала оплакивать свою жертву; присутствие Самуила сделалось для нее удовольствием, которого она с нетерпением ожидала, и, конечно, она бы не отказалась теперь от своего жениха, даже если бы ей представлялась такая же выгодная партия.
Самуил выказал самое радушное, самое внимательное гостеприимство. Превосходный завтрак, прогулка в парке, подробный осмотр замка и замечательного собрания картин и редкостей, привезенных из путешествий, заняли все утро, затем предполагалось катание в лодке по большому озеру, славившемуся красотой своих живописных берегов.
После обеда старый граф и барон отправились на террасу пить кофе и курить, а молодые люди собрались в соседней зале, и Валерия, заметив концертный рояль и полные нот этажерки, попросила Самуила сыграть что-нибудь. Он любезно исполнил ее желание, и никогда, быть может, его игра не была так хороша, так исполнена огня и выражения, а вместе с тем, так прихотлива и оригинальна. Звуки отражали, казалось, чувство артиста, и в них слышались то оживление и торжество, то робость и беспредельная грусть.
Когда замерли последние аккорды, восторженные браво раздались с террасы и в зале, и одна Валерия, слушавшая, опершись на рояль, не произнесла ни слова; но когда Самуил хотел встать, она проговорила:
– Нет, нет, я хочу
