будет выдано после, наедине. Она допустила ошибку, но не могла даже пожалеть об этом. Когда Гидеон собралась и встала, госпожа Седьмого дома улыбнулась ей. По ее детскому личику сложно было определить возраст. Семнадцать. Или тридцать семь.
– Что мне сделать, чтобы заслужить прощение? – спросила она. – Мой дом оскорбил Девятую в первые пять минут, и я чувствую себя… невоспитанной.
– Держи свой клинок подальше от моего рыцаря, – сказала Харроу тоном стража гробницы.
– Ты слышал, Про. Нельзя туда-сюда махать рапирой.
Протесилай не отрывал взгляда от Гидеон и до ответа не снизошел. В результате повисла неловкая тишина. Девушка добавила:
– А теперь я могу поблагодарить тебя за помощь. Я – госпожа Дульсинея Септимус, княжна замка Родос, а это мой первый рыцарь, Протесилай из Седьмого дома. Седьмой дом благодарит тебя за твою любезную помощь.
Несмотря на это милое и почти льстивое извинение, госпожа Гидеон лишь слегка склонила голову. Глаза ее ничего не выражали. С ледяным неодобрением в голосе она ответила:
– Девятый дом желает здоровья госпоже Септимус и благоразумия Протесилаю из Седьмого дома. – С этими словами она развернулась на каблуках и ушла, взмахнув полой рясы.
Гидеон вынуждена была последовать за ней. Остаться было бы глупо. Но перед уходом она успела посмотреть в глаза госпоже Дульсинее. Не было в них ни ужаса, ни жеманства: выглядела она так, как будто оскорбление Девятого дома было главным достижением в ее жизни. Гидеон могла бы поклясться, что ей еле заметно подмигнули. Жрец Первого дома суетился, хмурился и складывал расшитый пояс, запятнанный кровью.
Они привлекли всеобщее внимание. Любопытные взгляды других адептов и их рыцарей останавливались на Девятых, одетых в черное. Гидеон с неудовольствием ощутила взгляды бледной близняшки на себе и Харрохак разом. Ее светлые глаза жгли, как точки лазерного прицела, а губы холодно кривились. Что-то в этом взгляде очень не понравилось Гидеон, и она встретила его так твердо, что девушка опустила голову. Понять, что думает Учитель, было непросто. Были в его взгляде меланхолия и, кажется, покорность. Он не сказал ни слова о поступке Гидеон.
– Дурная кровь передается в роду правителей Седьмого дома, – только и пояснил он. – Она минует почти всех, но немногих все же убивает.
– Учитель, госпоже Септимус поставлен соответствующий диагноз? – поинтересовалась Харрохак.
– Дульсинея Септимус не должна дожить до двадцати пяти, – ответил жрец. – Пойдемте, пойдемте. Все уже собрались, и все взволнованы. Какой день, подумайте, какой день! Нам найдется о чем поговорить.
«Двадцать пять, – подумала Гидеон, не обращая внимания на мрачную ухмылку Харроу, обещавшую впоследствии много разговоров – неприятных для Гидеон. – Двадцать пять, а сама Харрохак, скорее всего, будет жить вечно». Они послушно двинулись за жрецом, Гидеон вспомнила синие глаза, и ей стало грустно.
8
