особисты, когда срок давали. Не перевоспитаются они. Таких надо к высшей мере приговаривать.
– Но как же, если суд?
– Вам что, сло́ва товарища Сталина мало? Или вы считаете, что он ошибается? Что он не умеет отличать друзей от врагов?
– Никак нет!
– Тогда идите и исполняйте. Мы не должны жалеть преступников, которые угрожают нашему строю и нашим людям. Мы должны быть к ним беспощадны. Так нас учил товарищ Ленин. И не надо с этим делом тянуть, пока они не сбежали. Это не просто враги, это очень опасные враги. Это вам не кто-нибудь, это вам товарищ Сталин говорит.
– Есть! – козырнул Александр Михайлович. И повернулся на каблуках…
Растерянная, кутающаяся от холода и сквозняка в плащ балерина сидела на табурете подле черного хода, ничего не понимая.
Из темноты подошел товарищ Сталин, коснулся ее плеча.
– Замёрзли?
Балерина вздрогнула, замотала головой.
– Вставайте. Мы обратно едем. В театр. О том, что здесь было или не было, никому не рассказывайте. Вообще ничего не рассказывайте, пусть сами догадываются. Пусть это будет маленькая интрига. Договорились? Вас товарищ Сталин просит.
Балерина отчаянно замотала своей кукольной, в бантиках головкой так, что кудряшки в стороны разлетелись.
– Вот и хорошо. А если расскажете… – товарищ Сталин вздохнул. – То вас и жениха вашего придется арестовать и в Сибирь сослать. Но это не страшно, я там был в ссылке. Там хорошо, там тоже театры есть.
Усмехнулся сквозь усы, и от этой усмешки балерина чуть чувств не лишилась…
Четвертый акт товарищ Сталин досматривал в ложе. Он улыбался и одобрительно хлопал в ладоши. В том числе той самой балерине, которая отчаянно прыгала по сцене и кружилась, и к ней со всех сторон были устремлены удивленные и завистливые взгляды солисток и кордебалета. И жених ее таскал туда-сюда по сцене и подкидывал вверх необычайно высоко, чтобы поймать у самого пола.
– Браво!
И Сталин снова хлопал… Потому что любил и ценил искусство. Особенно советское, которое всячески поддерживал…
– Девяточка. И… оп-па десяточка! Себе, «Фифа», тяни.
– Туз! И… еще туз! Эх!
– «Московское очко». Ваши не пляшут!
– Фартовый ты, «Ржавый».
– Какой есть! Уж таким меня мамка уродила, когда на зоне чалилась.
– А папка?
– Папке живоглоты энкавэдэшные «зеленкой лоб помазали» и не стало моего драгоценного папаши, и стал я сиротой казанской, и жизнь моя под гору покатилась. А кабы не так, быть мне графом, клифты бархатные носить, во дворцах жить и шартрез ведрами хлебать. Потому как папочка мой с самим государем-императором ручкался…
– Кончай, «Ржавый», порожняк гнать. Папаша твой знатный ширмач на Лиговке был, да только на перо его посадили. Банк держи…
Идёт игра, режутся блатные на интерес. Кто-то уже в одном исподнем
