тебя, конечно, нет. А для ребят-художников? Они душу открыли, а ты посмеялся над ними, выставил шутами…
– Каким же образом я над ними посмеялся?
– Им наконец-то выпал серьезный шанс, а ты его чуть не отобрал – так, чисто развлечения ради…
– О, ради бога.
– И если бы ты все испортил, они так и застряли бы в своем дерьме, причем до конца своих…
– Что ты несешь? Они могли закончить школу. Вместо того чтобы нюхать клей и сбивать зеркала с машин. Они могли бы устроиться на работу. Кризис кончился, и в дерьме лишь тот, кто сам его выбрал.
Дек недоверчиво уставился на меня, вылупив глаза, как будто я при нем ковырялся в носу.
– Ты ничего не понял, чувак.
Обучение в нашей школе Деку оплачивало государство; отец его был водителем автобуса, мать работала продавщицей в “Арноттсе”, и хотя родители никогда не принимали наркотики и не сидели в тюрьме, то есть у Дека с нашими художниками общего было не больше, чем у меня, время от времени он любил ткнуть, что сам из бедного района, – в основном чтобы оправдать свое лицемерие или раздражительность. Вдобавок он все еще бесился из-за шуточек о пересадке волос. Я мог бы указать ему, что все, что он тут несет, просто ханжеская чушь, и он сам – живое подтверждение моих слов: он же не нюхает в каком-нибудь сквоте украденный из магазина баллончик с краской, а сделал блестящую карьеру в ИТ (что и требовалось доказать), – но в тот вечер не хотелось связываться.[2]
– Твоя очередь.
– Ты не знаешь, о чем говоришь.
– Твоя очередь, серьезно. Так ты возьмешь нам пива или мне тебя спонсировать на том основании, что у тебя было трудное детство?
Дек впился в меня взглядом, я не отвел глаза, в конце концов он демонстративно покачал головой и направился к стойке. На этот раз даже не стал обходить стол, за которым сидела брюнетка, – та, впрочем, его и не заметила.
– Что за хрень? – спросил я, убедившись, что Дек нас не слышит. – Какая муха его укусила?
Шон пожал плечами. Я в прошлый раз захватил несколько пакетиков арахиса – не успел пообедать, разруливал ситуацию с Гопником, засиделся в галерее допоздна, – и сейчас Шон пристально разглядывал орех, на который как будто что-то налипло.
– Никто же не пострадал. Не заболел, не умер. А он ведет себя так, словно я ударил его любимую бабушку, – сказал я с пьяной откровенностью, навалившись грудью на стол, может, слишком сильно, не знаю. – Да и кто бы говорил, господи, сам-то не лучше, миллион раз косячил.
Шон снова пожал плечами.
– У него стресс, – сказал он, продолжая рассматривать арахис.
– Да у него вечно стресс.
– Говорил, что хочет снова сойтись с Дженной.
– Ох ни фига себе, – протянул я.
Дженна, бывшая Дека, с которой он недавно расстался, больная на всю голову школьная учительница несколькими годами старше нас, как-то
Старейший универмаг Дублина. –
