дав показать себя в анфас и профиль, а также сверху. Он выглядел совсем плохо. Однако, поразмыслив немного, понял, что нет, выглядел он вполне обычно, таким же, как миллиарды других людей, ничем не лучше и ничем не хуже остальных. Он подумал о том, как Натали говорила о графике нормального распределения, и решил, что он сам пребывает в пределах одного или двух стандартных отклонений по каждой оси.
Он умылся холодной водой, затем вышел, ведя мокрой рукой по изрисованной детскими пальчиками стене. Натали и Сет смотрели на него то ли виновато, то ли с тревогой.
– У тебя все хорошо, дружище? – сказал Сет.
– Натали, – сказал Губерт, – я не думаю, что среднестатистический человек на шестьдесят процентов хороший, а на сорок процентов урод. Я считаю, что среднестатистический человек иногда пытается убедить себя, что он является центром мира, и значит, ничего не будет плохого в том, что он сделает другому человеку то, что он не хочет, чтобы сделали ему самому, но, конечно, он не будет слишком усердно над этим размышлять, вроде как я сейчас.
– А, ну ладно, – хмыкнула Натали.
– И еще я считаю, что вся трагедия существования человечества в том, что миром правят те люди, которые очень хорошо научились себя обманывать, такие, как твой отец. Он обманывает себя, убеждая, что он богатый и властный, так как он принадлежит сливкам общества. Но он не дурак. Он знает, что обманывает себя. Поэтому под верхним толстым слоем дерьма лежит другая, более осознанная система убеждений: твердая уверенность, что все остальные будут обманывать себя точно так же, как он, если им предоставится такая возможность.
– Все верно, – ответила она. – Его убеждения не возникли на основе идеи, что в самообмане нет ничего страшного, ведь ты такая вся из себя особенная снежинка, которой полагается больше плюшек, чем остальным детям. В основе лежит идея, что самообман – это человеческая природа и что если он не возьмет последнюю плюшку, то ее заберет кто-то другой, поэтому лучше быть самым-пресамым самообманывающимся и резвым собирателем плюшек, а иначе кто-то более ужасный, аморальный и жадный прибежит к тарелке быстрее, съест все плюшки и пойдет с пустой тарелкой по кругу, взимая плату с тех, кто хочет выпить молоко.
Сет сказал:
– Здесь стоит упомянуть трагедию общин.
Натали подняла руки вверх:
– Знаешь, я слышала термин «трагедия общин» уже, наверное, тысячу раз, но никогда не пыталась узнать, что это значит. Итак… Что это значит? Что-то связанное с трагической жизнью бедных людей?
– Община – это не простонародье, – сказал Губерт. Он чувствовал, как в нем что-то проснулось и обретало силу. Он хотел сбросить пиццу с кофейного столика и использовать его как трибуну. – Общины. Общая земля, которая никому не принадлежит. В деревнях были общинные поля, куда каждый мог пригнать свой скот на ежедневный выпас. Трагичность здесь в том, что, если эта земля ничья, кто-то может пригнать сюда стадо овец, которое в конце концов оставит здесь лишь пыль да грязь. Все знают, что такой ублюдок рано или поздно придет,
