кажется, играли в состояниях полёта и обречённости Шкалика некую магическую роль. Он не умел и не смел всматриваться в их лики, вслушиваться в музыку бессодержательной болтовни, и уж тем более пытаться заводить беседы. Он терялся и темнел своей смуглостью, когда иная пыталась захватить его внимание и – обречённо улыбался. И каждая находила в этой улыбчивости его сумасшедшую привлекательность, и сама терялась и робела от вспыхивающего чувства. Это спасало Шкалика.
И лишь одна из них – Люся, зеленоглазая точёная статуэтка, утончённо-чувственная, беззащитная в смешливой иронии – проникала в шкаликов мир незаметно и сокрушительно. Она, как и Шкалик, носила светлый вязанный свитер, точно пьедестал для обворожительно-милой головки, лучившей нежный и загадочный свет глаз. Руки скрещивала под грудью, толи защищаясь, толи подчеркивая бюст. Передвигалась сдержанно и порывисто одновременно, как шахматная фигура в руках незримого гроссмейстера. Шкалик же, как и она, улыбался глазами и не мог надолго задержать на ней взгляд. Ходил за ней, словно тень маятника.
На производственной практике в Поповке случилось необъяснимое. Люся замкнулась. Смешливый глаз всё так же лучился теплом. Губы играли незаметной улыбкой. А только она больше не преследовала Шкалика. Отпустила его из вида. Не вызывала внезапной дрожи.
Они, как и раньше, крутились вместе возле теодолита, садились в столовой на противоположных «насиженных» местах, разговаривали по делу и попусту, а только всё не так… Что с ней случилось?
В Поповке готовился прощальный костер. Здесь собрались студенты летней практики всех профильных факультетов: горняки, металлурги, строители, геологи. В немыслимо-экзотических одёжках, обогащённых незамысловатой символикой, в эйфории прощания и радости перемен, они, как сумасшедшие беговые тараканы, топтали сосняк и пугали лесную птицу. Подпитые, взвинченные, гендерно-неразличимые в наваливающихся сумерках, они собирались и растекались вкруг огромного конуса будущего костра – непостижимо с какой задачей. В посёлке безумолчно перелаивались собаки, гуляла тихая, почти штилевая, сарма, и в тон ей шумел сосновый бор. На западе багровел закат.
Одногруппники Шкалика, перешептываясь и почти крича, замышляли какую-то «жуткую месть»… И уже костер, вот-вот готовый воспалиться на поляне, не занимал их воображение. Кто-то что-то где-то сказал… Кого-то чем-то обидел… И сотоварищи-однокашники, в гневливом экстазе готовились пойти-найти и отомстить. Шкалик отстранился. Влез на пустые нары и наблюдал суматоху с чувством досады. Наконец пацаны, разогретые бутылкой «огнетушителя», исчезли в полутьме посёлка.
Внезапно на пороге барака возникла она, Люся, будто материализованная всё в той же полумгле Синильга. Качнула, по-привычке, милую головку, опережая собственный вопрос:
– Едем в Иркутск? Утром автобус СКБшников повезет. У них места свободные.
И он, точно загипнотизированный
