не надо, не говори…
– Расскажу, блядь, и точка! – хрясть мокрым полотенцем сына по глазынькам. А потом к девке обращается сладко: – Слушай, голубушка, – и зашлась от волненья, схаркнула мокроту, – завёрнутый в пелёнки, прел младенец Алексей! – выдохнула. – Ну вот и рассказала. Дожила, слава тебе, господи, – мама трёт закисшие глаза. – Теперь и умереть можно, – но не умирает, а наливается жизненными соками, похохатывает: – Ты смотри – писечка?! Ну не прелесть разве?!
– Папа, хоть ты заступись!
Папа лапти плетёт:
– Держи фасон. Говна не держим-с!
Девка хозяйничает. Толстой, трясущейся от жира, могучей рукой выдёргивает испорченный унитаз и молниеносно привинчивает новый. Родители, взявшись за руки, хороводят, хлопают и топают:
– За такой да за такой, как за каменной стеной!
Она груба и неопрятна. У неё реденькие колючие усищи, волосы торчат из ноздрей, как бивни у мамонта. Она унижает моё достоинство контролем поедаемой пищи, считает куски сахара к чаю. Изменяет мне с кем попало, а я уменьшаюсь, лысею, ношу грузные очки и гадкие шлёпающие тапки. Летом хожу в сандалиях на босу ногу. Звенят застёжки, летят врассыпную кузнечики и лягушки.
Млею в очереди за кефиром, нахожусь в самом её конце на улице – и вижу сквозь трёхметровые стёкла гастронома суетящихся, как рыбки в аквариуме, пёстрых старушек.
– У-у, – грожу патриаршим кулаком. – Накликали дождь!
По стеклу торопливо бегут похожие на сперматозоиды капельки с вертлявыми водяными хвостиками.
Я куплю пакет кефира и половинку серого хлеба. От полезной желудку пищи меня лечебно пучит. Я с отвращением догадываюсь, какие все гадкие, пердящие…
– До тебя Максим пришёл!
Наглухо застёгнут в штормовку с капюшоном, отчего удивительно смахивает на пенис. Нашёл распечатанную коробку с вермишелью, вытащил горстку, разбросал по столу, выбрал самую, на его взгляд, удачную соломинку и изучает на свет.
Я спрашиваю:
– Чего высматриваешь?
– Ищу дырочку.
– Дырки в макаронах, а это – вермишель!
– Если хорошо присмотреться, во всём можно найти дырочку.
Вот почему я так давно замечаю в далёком доме одно окно. Там, на шестом этаже, я тихо́хонько толкну дверь, и она откроется. Комнатка тёплая, кухонька уютная, маленькая. Уж я приберу её, обустрою, норку мою! Сделаю ставенки, люстру из стекляруса, навышиваю цветами коврики, дорожки, на веревочках развешу колбаску, вяленую рыбку, грибочки сушёные, ягодки – и заживу на всю зиму. Любимая моя! А она грустная:
– Завтра в меня девок наведёшь…
– Да что ты мелешь! Как язык повернулся!
Мама изумлённо хлещет себя руками по ляжкам:
– Ну! Куда забрался, пострел? Под юбку?! Срам-то какой, господи… Тю! Кто ж в пизду-то прячется? А ну, вылазь!
Я испуганно реву:
– Не вылезу!
Так и покатились
