оставалось сделать так, чтобы его никто не засек во время отхода. До машины от опушки идти минут семь. Из них минуты две – мимо особняков. Сто двадцать секунд. По закону подлости его увидят. Или кто-нибудь ему встретится.
Нет, лучше не думать, чтоб не накликать. Лучше иначе: кто-то может встретиться. И, конечно, потом, задним числом, когда выяснится, что произошло убийство, этот свидетель вспомнит чувака, который выходил из леса с черным полиэтиленом в руках. Да, вспомнит. Или, возможно, вспомнит. И с определенной вероятностью придет в полицию. А может, и не придет. Полицаев у нас не любят и дел с ними стараются не иметь.
Поэтому он пошел, очень быстро и не глядя по сторонам, поглубже надвинув на лоб бейсболку.
Вот выход из леса. Покореженные, проржавелые ворота, перекрывающие тропу. Особняки на краю у леса стоят угрюмо, нахохленно, посматривают, как кажется, пустыми, безжизненными стеклами. Но вдруг за ними кто-то прячется? Высматривает, подмечает?
Нет, вздор. Никого там нет. А даже если его вдруг заметят – и что?
В самом худшем случае – явятся со временем в ментовку, скажут: «Я видел(а) в день убийства, как из леса выходил гражданин с пакетом в руке». – «Опишите вышеозначенного гражданина». – «Лица я не видел, но черная бейсболка, черная майка и черные спортивные штаны». И всё.
Ищи-свищи. Сколько тысяч или даже сотен тысяч чуваков в столице и в области носят черные бейсболки и черные майки? Как в старинной песенке пелось: «В Москве сотни тысяч, чьи брови вразлет, и полмиллиона курносых»[3].
Когда он шел по окольной улице поселка по направлению к своему лимузину, вдруг откуда-то залаяла собака. Он чуть не подпрыгнул. Она разорялась где-то за оградой, захлебывалась лаем. Надо же, именно сейчас! Когда он шел на дело, к лесу, ее слышно не было. Черт! И без этой тявкалки нервы звенят, как струны.
И вдруг – надо же такому негодяйству случиться! – навстречу ему шествует кто-то. Женщина. Пенсионерка. В чудной кокетливой шляпке, что особенно странно для дачи. Полусумасшедшая – как многие старички, что проживают в загородных поселках, да еще у леса. Особенно если одинокие.
Он поравнялся с ней. Старательно глядел в сторону от нее. Не след, чтобы она заметила лицо. И услышала голос.
Слава богу, в российских, бывших советских поселках не принято ни с кем здороваться. Не Германия, чай, не Америка.
Но дама ласково, любезно протянула, растягивая гласные и указывая на пакет:
– Грибкиии пошли-и?
Он сначала даже не понял, о чем она. Потом выдавил, старательно отворачиваясь:
– Да, сморчков набрал.
– Ой, а мооожно посмотре-еть? – с приветливым любопытством нацелилась она к пакету.
– Нельзя! – грубо оборвал он и переложил ношу в другую руку, от дамочки подальше.
А что он ей еще мог ответить? «Пожалуйста, смотрите, тут у меня, в пакете, окровавленная одежда и нож»?
Пенсионерка опешила, а он стремительно пошел подальше от нее.
Наконец
Неточная цитата. Правильно: «Сто тысяч девчонок, чьи брови вразлет, и полмиллиона курносых». Стихи Владимира Лифшица.
