в городе, разве что навестить родных или что-то купить. Она почти безвылазно жила у себя на поместье, утверждая, что там ей настолько хорошо, что никуда не тянет. Родные очень любили её и помогали, чем могли, хотя сами пока не решались оставить городскую жизнь. Но Ира Протасова – художница, рукодельница, на все руки мастерица, действительно не нуждалась в бешеных и суматошных городских ритмах. Её работы на поместье стали ещё вдохновеннее, ещё поэтичнее. Один из поселян-соседей помог ей организовать собственный небольшой сайт, а давняя подруга семьи Протасовых периодически пристраивала её творения в сувенирные магазинчики, где они охотно раскупались. Люди уже начинали спрашивать работы Ирочки Протасовой. Что-то было в них, в этих картинках, шкатулочках, тарелочках и досочках, расписных платках-парео и вышитых рубашках… Что-то тёплое, живое, настоящее.
Такая вот она, Ирка.
И она явно не просто так сейчас сидит у Нины на кухне…
Ирка трещала весело о погоде, покупках и всякой прочей ерунде, и Нина поддакивала ей и в нужных местах улыбалась. И ждала.
– Мы соскучились по тебе, – вдруг, без всякого перехода, тихо сказала Ира. – Мы всё ждём, ждём. А Аня говорит, что это она во всём виновата.
Вот оно.
Приехали, Нина Савельевна. Вылезайте, конечная. Поезд дальше не пойдёт…
– В чём это она… виновата? – подняла она, наконец, на Ирку смятенные чёрные глаза.
Ира молчала, разглядывая нарисованные на клеёнке фрукты. Над кружкой с остывающим чаем вился тонкий парок. За приоткрытым окном лениво шелестел размякший на солнце старый тополь.
– В том, что ты… депресснячишь, – вымолвила Ирина, и в кухне снова повисло тяжёлое молчание.
Надо было сопротивляться. Надо было возмутиться – громко, решительно; рассердиться всерьёз – мол, что за несусветная чушь! Да как вы подумать могли такое! Подруги, называется! Нина уже открыла рот, но захлебнулась первым же глотком воздуха. Тоска привычным горьким обручем сдавила грудь. Всё ведь именно так и обстоит. И зачем лицемерить? Зачем притворяться перед самыми дорогими людьми? Разве так поступает Любовь?
Так поступают трусы.
Нина была хорошо осведомлена о своих недостатках, но трусости среди них вроде бы не числилось… вплоть до этой весны. Кажется, прокуратор Иудеи что-то такое говорил о трусости… что-то крайне неприятное.
Поэтому она сползла с подоконника и уселась с другого торца стола. Подпёрла руками голову, помассировала неприятно ноющие виски.
– Ира, – сказала она мрачно. – Я понимаю прекрасно, что ты с самыми благими намерениями… но не знаю, что тебе на это сказать. Знаю только, что в душе у меня полный кавардак… и я не могу с этим… хм… пожалею твои нежные уши, ехать к беременной Аньке и делать вид, что всё нормально…
Она вдруг осознала, что на глазах закипают жгучие, злые слёзы и задрала голову в потолок. Это всё Ирка, яростно подумала она, с её вселенской добротой!.. Все они белые и пушистые, одна
