− загородную резиденцию российских монархов.
Фунтик сразу же отметился: схоронившись в Нижнем парке за каменной кельей, рядом с Финским заливом, оросил подножие вековой ели. Причём сделал это с творческим подходом, как провинциальный пижон, оставив на песке историческую подпись в виде 32-й буквы кириллицы, ознаменовавшей его имя.
Дружок же культа из этого делать не стал, хладнокровно утопив изношенную плоть в холодных водах Балтики.
Монаршие апартаменты, утопающие в пошлой роскоши стилей, форм и жанров, быстро наскучили. И Жульдя-Бандя, с камнем на сердце оставив брюнетку-гида бурятским передовикам производства, влился с Фунтиком в группу китайцев, на огромном двухэтажном автобусе отъезжающих в город.
Азиаты, после некоторого замешательства, решили, что к ним внедрились агенты КГБ. Это предположение выдвинул гид-тайванец, пояснив, что русские агенты, игнорируя правила, стали работать в открытую. Китаец искренней восточной улыбкой смотрел на друзей. По-видимому, желая поделиться впечатлениями от царских палат, уступающих, разве что, хоромам китайских императоров, улыбаясь, изрёк:
− Оценя карасо.
Глаза его сузились до пределов, позволяющих с лёгкостью обвинить человека в субъективизме. Улыбнулся и Жульдя-Бандя и совершенно свободно выпалил:
− Жунхуа женьминь гунхэго!
Глаза гида-тайванца выкатились из глазниц, отчего тот, возможно, впервые в жизни ощутил всю глубину мировосприятия. Фунтик, чухая левую скулу, не скрывая удивления, силился понять содержание тирады, поразившей отъявленного китайца.
Жульдя-Бандя, честно признаться, был осведомлён в этом не больше, и в какой-то момент ему показалось, что он сказал что-то неприличное или глупое, хотя сие он почерпнул из далёкого детства, прочитав на одной из китайских марок, адаптированных под советских филателистов.
Знания восточных языков на этом не ограничивались, но он внутренне ощущал, что «монгол шуудан» имеет к китайцам такое же отношение, как «салам алейкум» к аборигенам Гваделупы.
Вскоре экскурсантов доставили к святым мощам легендарного крейсера «Аврора». Китайцы дружно десантировались на набережную Невы. Влекомые любопытством, недоумённо рассматривали утлое судёнышко, единственным выстрелом уничтожившее многовековую монархию.
− Железный фраер, − брезгливо поморщившись, определил Фунтик, сравнивая крейсер с современными эсминцами, швартовавшимися в порту Одессы.
− Бронированная утятница, − заключил Жульдя-Бандя, с укором заметив: − Чалдон ты, Фунтик. Закончил бы мореходку и давно уже был бы капитаном первого ранга.
Дружок хихикнул:
− В законе.
− Брюки-клёш на медной бляшке, в потной выцветшей тельняшке, − проза обрела поэтическую форму. − Это он, это он − наш одесский… − напрашивалось нехорошее слово из двух, оканчивающееся на «звон», но он всё же завершил иначе, − фармазон.
Жульдя-Бандя
