Степан не считал время за реальность и не носил часы. А мир все мигал и мигал: то умер, то воскрес.
– Хорошо мне в этом чертовом теле человечьем, – облизнулся Степан. – Мигай себе, мигай, – обратился он к миру. – Домигаешься…
Девушка-ромашка вдруг дернула его за пиджак. Глаза ее были чисты перед Богом.
– Дяденька, который час? – спросила она.
И тогда Милый захохотал. Еле сдерживаясь, трясясь всем телом, наклонился к большому уху этой маленькой девочки.
– Ты следишь за временем, дочка? – давясь, спросил он. – Живи так, как будто ты на том свете, тогда и времени никакого не надо будет…
Девушка опять улыбнулась и ответила, что все поняла.
– Ишь какая ты прыткая. – Степану захотелось даже обнять девушку. – Все даже Бог не знает. А тебе сколько лет?
– Шестнадцать.
Степан с грустью посмотрел на нее:
– А я вижу, что тебе уже исполнилось восемьдесят.
Девушка расширила глаза, но в это время раздался в вагоне не то крик, не то полувопль:
– Подайте, граждане, герою всех войн на пропитание!!!
За толпой людей было непонятно, кто это, но вокруг, как это ни странно, подавали.
Поезд остановился, и Степан выскочил и поехал в обратную сторону. В обратной стороне он обо всем забыл и не видел ничего, кроме своего сознания.
Тем не менее ему показалось, что все улыбаются ему. И он приветствовал всех – но где-то там, где они были еще не рожденные, в белой тьме бездны…
«Хорошо бы и мне там сидеть» – время от времени мелькало в уходящем уме.
Какой-то старичок помахал ему шляпой. И Милый опять выскочил на поверхность, не думая о том, чтобы ехать куда-нибудь. Сел на скамейку и застыл. На душе было как в яме.
«Загадочный я все-таки», – усмехнулся в лицо деревцам.
Часа через полтора подумал: «Куда же идтить?»
Вокруг толпами полубежали люди, кто с работы, кто на работу… «А кто и на луну, – подумалось Степану. – Все бегут и бегут. Помоги им, Господи! Но и наших среди них – много. Копни почти каждого – в глуби он наш…»
И тут же вспомнил: «Конечно, к Ксюше надо подъехать! У нее просторно – в душе прежде всего! Как это я о ней вдруг забыл!»
И небесно-болотные глаза его замутились.
«Ксюша – это хорошо. Она весь мир грудями понимает, не то что я. Пойду поскачу туда».
И в ушах Степушки зазвучало что-то раздольное.
«Но туда надо еще добраться», – вспомнилось ему.
И тут же понесся к непонятно-родной Ксюше.
Вбежал в автобус, удивился, что люди молчат там, не беседуют друг с другом («Устали, наверное, бедные», – случайно подумалось ему). Мимо автобуса тут и там пыхтели какие-то строительства, дым шел в небо («Неугомонные», – опять подумал он).
И вдруг не удержался, увидев лужайку между домами. Оттолкнув погруженную
