Сияло – поскольку другим словом не передать, каким оно зажглось одушевлением. Ему шел двадцать девятый год; он был невысок, изящен, хорошо сложен и, при бесспорном сходстве с сестрой, намного ее совершеннее. У него были светлые волосы и открытое насмешливо-умное лицо, которое отличали тонкая законченность черт, выражение учтивое и вместе с тем несерьезное, пылкий взор синих глаз и так смело изогнутые, так прекрасно вычерченные брови, что если бы дамы писали сонеты, воспевая отдельные черты своих возлюбленных, брови молодого человека, несомненно, послужили бы темой подобного стихотворного сочинения; его верхнюю губу украшали небольшие пушистые усы, которые словно бы взметнуло вверх дыханием постоянной улыбки. В лице его было что-то и доброжелательное, и привлекающее взоры. Но, как я уже сказал, оно совсем не было серьезным. В этом смысле лицо молодого человека являлось по-своему замечательным – совсем не серьезное, оно вместе с тем внушало глубочайшее доверие.
– Не забудь нарисовать побольше снега, – сказала его сестра. – Bonté divine[4], ну и климат!
– Я оставлю все белым, а черным нарисую крошечные человеческие фигурки, – ответил молодой человек, смеясь. – И назову… как там это у Китса? «Первенец мая…»[5]
– Не помню, чтобы мама говорила мне о чем-нибудь подобном.
– Мама никогда не говорила тебе ни о чем неприятном. И потом, не каждый же день здесь бывает подобное. Вот увидишь, завтра будет прекрасная погода.
– Qu’en savez-vous?[6] Меня здесь завтра не будет. Я уеду.
– Куда?
– Куда угодно, только подальше отсюда. Вернусь в Зильберштадт. Напишу кронпринцу.
Карандаш замер в воздухе, молодой человек, полуобернувшись, посмотрел на сестру.
– Моя дорогая Евгения, – проговорил он негромко, – так ли уж сладко тебе было во время морского путешествия?
Евгения поднялась, она все еще держала в руке рисунок, который вручил ей брат. Это был смелый выразительный набросок, изображавший горсточку несчастных на палубе: сбившись вместе, они цепляются друг за друга, а судно уже так страшно накренилось, что вот-вот опрокинется в провал меж морских валов. Рисунок был очень талантлив, полон какой-то трагикомической силы. Евгения взглянула на него и состроила кислую гримаску.
– Зачем ты рисуешь такие кошмарные вещи? – спросила она. – С каким удовольствием я бросила бы его в огонь!
Она отшвырнула листок. Брат спокойно следил за его полетом. Убедившись, что листок благополучно опустился на пол, он не стал его поднимать. Евгения подошла к окну, сжимая руками талию.
– Почему ты не бранишь, не упрекаешь меня? – спросила она. – Мне было бы легче. Почему ты не говоришь, что ненавидишь меня за то, что я тебя сюда притащила?
– Потому что ты мне не поверишь. Я обожаю тебя, моя дорогая сестра, счастлив, что я здесь, и полон самых радужных
Боже милостивый
Цитата из «Оды соловью» (1819) английского поэта-романтика Джона Китса (перевод С. Сухарева).
Откуда ты это знаешь?
