в два этажа; его построил предыдущий собственник имения, дядя Норсмаура, очень щедрый, но бестолковый любитель искусства. Вокруг павильона была разделана ровная площадь для сада, но принялись только немногие грубые цветы, теперь одичалые. Ставни во всех окнах были наглухо заколочены, и павильон вообще выглядел не как дом, недавно оставленный жильцами, а как ненужная постройка, в которой никто не обитал. Норсмаур, по крайней мере, никогда не бывал в своем имении.
– Где он теперь? – подумал я, и в голове мелькнул его образ. – Валяется в каюте своей яхты – надутый, сердитый? Или вдруг снова появился в лондонском высшем свете, и все заговорили о его сумасбродных выходках, а он опять внезапно исчез?
Я оглянулся кругом.
Местность имела такой дикий вид, а в трубах мертвого дома, при порывах ветра, завывало так сильно, так странно, что даже я, – добровольный скиталец и отшельник, почувствовал что-то вроде страха и, схватив лошадь за уздцы, быстро повел телегу к лесу, точно мне нужно было бежать, от чего-то спасаться.
Граденский лес был искусственного происхождения, его когда-то насадили для защиты посевов от морского ветра и песка. По мере удаления от моря бузина сменялась другими низкорослыми деревьями и густым кустарником. Растительность здесь выдерживала тяжелую борьбу за существование. Деревья целыми сутками расшатывались жестокими зимними бурями, а ветра в этой местности вообще так сильны, что листва деревьев нередко отлетает еще весной. Внутри леса почва постепенно поднималась, образуя небольшой лесистый холм, который вместе с островком береговой косы, служил приметой для рыбаков. Когда холм открывался на север от островка, надо было держать курс круто на восток, чтобы не наскочить на Граденские отмели и камни. В низменной части леса протекал ручей, и он засорялся до такой степени падающими листьями и им же наносимой тиной, что местами распадался на маленькие озерки, болота и лужи. Разумеется, в этом лесу никто не жил. Сохранились лишь развалины от двух небольших домов. По рассказам Норсмаура, эти дома были построены монахами и в давние времена служили обителью для благочестивых отшельников. Мне, однако, удалось найти нечто вроде жилища – пещеру, или, точнее, довольно большую выемку в подъеме холма; тут же пробивался ключ свежей и чистой воды. Здесь я поставил свою палатку и развел костер для приготовления ужина. Для лошади нашелся свежий корм недалеко от стоянки. Должен еще добавить, что выступы «пещеры» не только скрывали свет моего огня, но и защищали от ветра, который к ночи стал еще холоднее и сильнее.
Кочевая жизнь давно меня закалила от невзгод и лишений, приучила к умеренности в еде и вообще во всем образе жизни. Я ничего не пил, кроме воды, и очень редко ел кушанья из более дорогого продукта, чем овсяная мука: я пек лепешки из нее и запивал их или жидкой овсянкой, или водой. Спал я совсем мало: всегда до света я был уже на ногах, а вечером бодрствовал очень долго при свете звезд и даже в полной темноте.
