поддаться и отведать что-нибудь, чем устоять.
– Вы страдаете химической зависимостью? – услышав о стакане каберне, спросил Капитан.
– Нет, – нашёлся я, – я ею наслаждаюсь.
На стойке, рядом с кассой, стояла широкая ваза с фруктами. В компанию розовощёких яблок, бледных китайских груш и ноздреватых апельсинов втёрся косматый кокос, который, если смотреть на него с макушки, походил на злого трёхглазого зверька. Я прибавил к заказу китайскую грушу и подсел за столик к директору затейливой конторы.
Еду и вино подали на удивление быстро.
– Я хочу с вами работать, – сказал я так решительно, будто в случае отказа готов был прибегнуть к шантажу.
– Прекрасно. – Конечно, он ещё при первой встрече понял, что я его узнал, и, надо думать, был доволен моим таинственным молчанием. – Тогда вам следует пройти тестирование, а вслед за тем – инициацию.
– Инициацию?
– При поступлении на службу в «Лемминкяйнен» женщинам мы отсекаем фалангу мизинца, а мужчинам – ухо.
Я промокнул салфеткой губы и отхлебнул из стакана каберне. В своё время на ТВ Капитан с необычайно глубокомысленным видом неоднократно пудрил людям мозги – если бы я этого не видел, то, ей-богу, не понял бы, что он шутит. Впрочем, то, что он всю жизнь делал, шуткой всё-таки назвать никак нельзя.
Поковыряв вилкой грибы (к ним, как и к братьям нашим меньшим, он, видимо, имел пристрастие), после умеренной паузы, в ожидании возможных с моей стороны уточнений, Капитан спросил, какое качество в людях кажется мне самым скверным?
– Стяжательство и алчность. – Мне даже не потребовалось времени на размышление – давящиеся за копейку соотечественники, непомерно расплодившиеся вокруг, едва только Россию покрыла своей тушкой прагматическая «американская мечта», меня достали. – Ещё Фламель-философ говорил, что бо́льшая часть прегрешений ведёт начало от жажды золота, которая прёт к нам из донной слизи преисподней, и что алчность – корень всякого греха. Ведь жажда денег относится к разряду тех вещей, которые способны доставлять человеку как непомерную радость, так и огромное горе, что, как известно, в равной мере ослабляет разум.
Выслушав меня с большим вниманием, Капитан полюбопытствовал, что я, Евграф Мальчик, думаю о времени? Вообще о времени?
Мысленно я отправил его далеко – к инвалиду Хокингу, а вслух сказал, что не могу судить о природе этого предмета, так как недостаточно осведомлён о Божественном замысле, но могу изъявить своё к нему (времени) сугубо личное отношение.
– Довольно и отношения, – милостиво согласился Капитан.
– Время – это такая медленная пуля. – Я отправил в рот кусок протомлённого в горшочке мяса, вполне, надо сказать, приличного. – А вообще мне нравится, как просто и легко смотрел на то, что мы здесь называем временем, античный мир. Он не думал о свёрнутом, как свиток, небе,
