про себя:
– Он чувствует форму! – твердил он, – Этого у него не отнимешь! Но я сомневаюсь, что за всем этим стоит чувство! Наверняка – нет! Почти наверняка он подобен всей этой братии художников – бездна мастерства и ни капли сочувствия! Он никогда не станет жертвовать собой ради других! Все его помыслы только о музыке, и всякому известно, как эгоистично искусство! Однако неоспоримо, что иные его трели очень трогательны! Но по сути они совершенно пусты и к тому же в них нет никакого практического смысла!
И затем он поспешил при свете Луны в свою комнатку, растянулся на узкой койке, ушёл в мысли о своей любви и тихо погрузился в сон.
Когда полная Луна взошла на небеса, Соловей помчался к Розовому Дереву, впорхнул в него и всей грудью прижался к его самому острому шипу.
Всю ночь напролёт он пел, всё крепче прижимаясь к шипу грудью, и холодная, кристально-чистая Луна, слушала его, всё ниже клоня лик. Всю ночь напролёт Соловей пел, и шип всё глубже и глубже вонзался в его грудь, и с каждой каплей его горячей крови из него уходила его жизнь.
Сперва он пел о зарождении Любви в сердцах мальчика и девочки. И на самом самом высоком стебле Розового Куста стала наливаться и распускалась неописуемая по красоте роза. Песнопение следовало за песнопением, лепесток за лепестком. Сначала палевая, как утрений туман над рекой, бледная, как стопы богини Зари, прозрачная, как крылья рассвета.
Зыбкое отражение в серебряном зеркале, трепетное отражение в речной зыби – вот как являла свой лик Роза, распускавшаяся на самом высоком стебле.
А Розовый Куст всё настойчивее и громче кричал соловью ещё сильнее прижаться к острому шипу.
– Прижимайся сильнее, маленький Соловушка! – визжал Розовый Куст, – Не то день заалеет раньше, чем Роза взойдёт!
Соловей всё сильнее прижимался к окровавленному острию шипа, и всё громче и громче звучала его песня о зарождении Любви между мужчиной и девушкой.
Деликатный румянец залил нежные лепестки Розы, подобные нежному румянцу на лице новобрачного, когда он в первый раз целует свою суженую. Однако шип ещё не коснулся сердца Соловья, и потому сердцевина Розы оставалась белой, ибо лишь живая кровь соловьиного сердца способна налить жизнью сердце Розы.
Снова и снова Розовый Куст призывал Соловья ещё крепче прижиматься к его шипу.
– Крепче, ещё крепче прижмись ко мне, милый Соловушка! – орало Розовое Древо, – Ибо день не должен наступить раньше, чем роза станет алой!
Соловушка бросился на шип, и его острие вдруг прикоснулось к его сердечку. И тогда нестерпимая, жестокая боль пронзила его трепетное тельце. Всё нестерпимее и мучительнее становилась боль в груди Соловья, всё громче звучала его песня. Теперь он пел о Любви, которая достигает вершины в своей Смерти, о бессмертной Любви, которой не страшна могила.
