лую черную куртку… Еще и под ее темно-коричневую куртку, к черному спортивному костюму и таким же кроссовкам, надо!
Так, лезь еще и под него! Там, еще черная футболка и черное кружевное нижнее белье.
Заныривай!
Молока не даст, но и ты не грудничок, Михаил! Вам же шесть, надо иметь, уже совесть… Иначе ее поимею я! И тебя, заодно… И с тобой вместе!
Ныряй под кожу, к ее кишкам… В которых ты сидишь, уже давно, но у меня. А будешь и у нее! А я вас зашью и скажу, что так и было. Родит тебя, снова! Меня бы кто обратно родил…
И когда же это все закончится?!
У него, что, своей матери нет?! Хотя… О ком и чем, это я? Для него здесь, каждая женщина – мать. Немного за сорок. С растяжками и без подтяжек. С осунувшейся полной, а где-то даже и чересчур-слишком-полной, фигурой. С опухшим, без косметики, лицом…
И в этом я их поддержала! Хоть, в чем-то… Но не из-за них и этого, а просто потому, что я. А еще потому, что дождь передавали, а я мало того, что везунчик – только и делаю, что под него попадаю. Так, еще же и вечно, как панда. Что с влагоустойчивой косметикой, что с не. Проще – с не и без нее, вообще!
Они же были с чем-то минимальным, из всего возможного набора. С какими-то попытками, вроде черной туши для ресниц и черного карандаша для бровей. Каких-то светло-бежевых теней и нюдовой матовой помады.
Но все мимо и не то, только хуже! Хотя, казалось бы, куда еще?! И в трех, а то и четырех слоях разномастной ткани. Будь то, их одежда или одежда мужей, детей! Которые, в отличие от них, сидящих здесь и вокруг меня, бегают где-то в отдалении… И не мерзнут!
Да и без разницы, кто!
Длинные блондинистые волосы, с отросшими темными корнями? Или короткие, но темно-каштановые? С карими глазами или с серыми? Зелеными?!
Даже чужая тетка – выступит ей! И вполне себе, сойдет за нее…
Лишь бы, только ему было тепло под крылышком… Гребаный птенец! Когда же тебя пнут из гнезда, навстречу взрослой и самостоятельной жизни?
– Правда? – не сдержала злорадной усмешки я и насупилась. – А, по-моему, разницы нет! И там, и там – скука смертная, не находишь?
– Не ерничай! – ее голос стал грубее, даже жестче и перешел в приказ, почти требование. Что обсуждению, как и пререканиями, а тем более нареканиям, не поддается. – Пошла бы лучше, с детьми поиграла, нечего уши греть!
Действительно! А почему бы мне не променять компанию взрослых теток на компанию мелких идиотов? Еще и орущих, ко всему… Как это я сразу и не догадалась? И зачем, только час сидела? Спасибо за помощь! Я обрела смысл своей жизни, наконец-то!
– Насчет первого – ни за что! – и как удачно, что последнее слово, само по себе, вовсе не слово. И делится на слоги, без моей язвительности и сарказма. Но с ними, как бонус и посыпка. – А насчет второго… Больно нужно слушать вашу трескотню! Ваш треп на темы: родов и воспитания детей. Плохих детсадов/школ и мамашек, не оплачивающих детям конфеты на День рождения… Я. Слушаю. Музыку!
Слово не поделилось, поделилось предложение, а точками послужили плевки желчью, почти что ядом. Люблю это сборище по интересам! Душевно… И от души в душу, пока кто-нибудь кого-нибудь не задушит! Теми же моими длинными и проводными, черными вкладышами-наушниками. Из рубрики: хотела бы убить – давно бы убила, но и сделала бы это по-другому. С воображением бы и фантазией подошла… Подошла! Да, только прерываться не хочется, подождем композицию, что не под настрой…
Я, правда, не слушала их разговоры. Только, разве что, улавливала суть, иногда. И не более! Между перерывами, когда одна песня сменялась другой. Остальное – было мне неинтересно.
– Вот и послушаешь рядом с детьми, – нахмурилась она, покачивая на руках мальчика.
– Преступила к правилу трех повторений? – изогнула я правую бровь и злорадно рассмеялась. – Не сработает! Можешь, хоть еще сто три раза сказать, а после повторить мне это! Я не сдвинусь с этого места, мне и здесь хорошо. Нор-маль-но! – процедила я сквозь зубы, цедя слово отрезками и потеплее укуталась в свою светло-зеленую дутую куртку, с капюшоном.
Пряча руки, сначала во внутренние карманы теплой серой толстовке, после чего и в светло-коричневой подкладке верхней одежды. Стараясь под ней и своими плечами, приподнять съехавший с ног, в легких черных джинсах, клетчатый темно-синий плед.
Подгибаю под себя ноги и сбрасывая черные кроссовки, сидя на темно-сером стуле, для походов. Из ткани, натянутой на серую металлическую опору. И ухожу не с головой, а нижней половиной лица, в тепло.
Грея своим же дыханием, впитанным и сохраненным в ткани, небольшие пухлые и растрескавшиеся губы. Покусанные белыми ровными зубами, что сами на себя сейчас не попадают. И курносый конец ровного маленького носа, с пухлыми розовыми щеками, по обе его стороны.
