вспомнить. Я, дети, прекрасно помню, как меня гоняли в учебке, учили, между какими позвонками нож втыкать, чтобы караульный даже не пикнул, как поддерживать, чтобы не грохнулся, чтобы ни одна железяка на амуниции не звякнула. Прекрасно помню сержанта, который мне руку поправлял. У меня рост и там был высокий, и длинный я был. Если работать по человеку ниже тебя на голову, то это надо приловчиться. Всё помню, а вот номер части и как звали, вспомнить не могу. Точно знаю, что она моя жена, и имена прочитали над головой. Дурацкие они, не так нас звали. Это само сущее нас защищает, мы старые и просто живём, а вы, детки, сюда играться приходите, нам, старикам, на радость. Вы для нас все родные.
– А я читала, – начала Лариселла, – что НКВД устраивал репрессии.
Эльф заржал:
– Я тоже читал. Нам ваши книжки в этот мир диктовали, да и интересно узнать историю, что потом было. Мы такого слова и не знали. Про НКВД много всяких сказочек рассказывают. И то, что мы из пулеметов в спины штрафникам стреляли, и всякую прочую глупость. Пулемёты у нас были тяжелые, «максим» назывались, мы их по двое таскали, или вообще крупнокалиберные, станковые, тогда втроём с одним пулемётом управлялись. Один патроны тащит, а пулемёт другие двое. Мы атаки поддерживали. Знаешь, максим километра на два даже броневики пробивал, бывало. А без надзора нельзя. Помимо тех, кто на фронте струсил, или бежал, или из окружения вышел и под подозрение попал, туда все уголовники шли, которым по 20 лет тюрьмы давали. Они за год могли свой срок искупить, но если не следить, из армии в банду превратятся. Тех, кто обратно побежал или в атаку не пошёл, мы потом всегда могли наказать, а пулеметы нам нужны, чтобы фашистов давить. Сами за оружие брались, кто-нибудь из наших офицеров все время впереди шел. Мы всегда на первой линии были. У нас трусов не терпели и наказывали сразу.
Я остановился. Привязанному за лошадиное тело и со связанными руками на человеческом, кентавру на крупе кололи наколку. Витиеватый узор переходил с груди и плеч человеческого тела на конское. Обычной тушью и медицинской иголкой изображали красивые цветочки, пара розочек и миленький домик с трубой, весёлыми окошечками и дымком. Человекоконь страшно ругался, пытался вырваться, а мужчина неизвестной мне человекоподобной расы, с острыми ушами и коренастый, как гном, цыкал зубом и, сплевывая вбок, продолжал своё дело, злобно ухмыляясь.
– А нечего воровать, ты, скотина, какой раз к нам попал? Вот теперь и ходи с цветочками на заднице, воин великих степей, – приговаривал мастер татуажа.
Я спросил у эльфа:
– А что это он делает?
– Да этот кентавр уже третий раз к нам забредает, всё что-нибудь украсть норовит. Мы его уже какой раз ловим, предупреждали ведь, теперь мы ему наколку цветочками сделаем. Если выжигали клеймо, то после смерти, на возрождении, клеймо пропадает, а наколки, оказывается, этот мир принимает как украшение и сохраняет, а вывести их ох как сложно. Многие кентавры даже обходить наши поселения начали. Представляешь, какой позор потом вернуться, а у тебя
