– даже Гуров сумел присоединиться к жене в тот вечер, – и все было чудесно и весело до тех пор, пока Гуров не обратил внимание на постоянно вьющегося возле Марии смазливого парня, у которого была грива темно-русых волос, лучистый взгляд и улыбка во весь рот. А еще у него имелась неприятная манера влезать в любой разговор, тут же переводя его на свою персону. Впрочем, в тот вечер он был щедр на комплименты и знаки внимания. Все они предназначались исключительно Марии. Емелин разошелся настолько, что даже спел под гитару арию из «Вестсайдской истории», в которой то и дело повторялись слова: «Мария, Мария, Мария…». Выглядело это немного странно, словно юбилей был не у Любавина, а у Марии, но молодому таланту и это сошло с рук. Он даже сорвал аплодисменты. Сама Мария делала вид, что сердится на такое избыточное внимание, но делала это не слишком убедительно. И только Гуров невзлюбил Емелина сразу и окончательно.
Конечно, он держал себя в руках, как подобает цивилизованному человеку. К тому же в уме Гуров постоянно делал поправку на известную специфику театральных нравов. Богема есть богема. Но когда восторженный и разгоряченный Емелин в конце праздника предложил Марии продолжить веселье в модном ночном клубе, Гуров эту попытку решительно пресек. Одаренный юноша удостоил его в тот раз снисходительной усмешки и подчеркнуто тепло распрощался с Марией. Он сказал, что с трепетом будет ждать новой встречи, и Гуров едва удержался, чтобы не спустить его с высокой театральной лестницы.
Но с тех пор Емелин действительно стал выискивать любой предлог, чтобы лишний раз увидеться с Марией. Он работал в другом театре, был страшно занят, но доброжелатели время от времени докладывали Гурову, что видели Емелина в компании его жены. Он сидел в зале на спектаклях, наведывался за кулисы, приносил цветы и целовал руки. Ничего большего, но склад характера у Гурова был отнюдь не богемным, и вся эта катавасия ему совершенно не нравилась, тем более что Марии такое внимание, несомненно, доставляло удовольствие. Она понимала чувства Гурова и отзывалась о новом поклоннике исключительно с иронией, но это было слабым утешением. Гуров предпочел бы, чтобы молодое дарование просто исчезло из их жизни.
Но пока об этом можно было только мечтать. Неуступчивость Марии и ее покровительственное отношение только распаляли Емелина. Он не позволял забыть о своем существовании ни на минуту. По крайней мере, та минута, в течение которой Гуров невольно подслушал разговор в гримерной, была посвящена именно его персоне.
– …нет, в самом деле, Мария, я вас не понимаю, – говорил Емелин. – Вы – талант, вы – богиня! Вокруг вас должен быть постоянный праздник, вакхический карнавал! А вы обрекаете себя на служение некоей культовой фигуре, которую, я уверен, вы большей частью просто выдумали. Ну в самом деле, как это возможно? Я видел вашего мужа. Стопроцентно положительный герой из соцреалистической пьесы. Совершенно картонная фигура…
– Не говорите о том, чего не понимаете,
