они обедали в загородном клубе кузена Сола и так же часто посещали мероприятие по сбору средств на благотворительность, организованное кузеном Солом; сегодня же оба этих события объединялись.
– Очень хорошо, – произнесла Эстер. Она глубоко затянулась сигаретой, тлеющей в нефритовой пепельнице в форме черепахи посреди цукини. Шеф-повар в «Адлоне», подумал Питер, пригрозил бы отрубить Эстер палец, если бы увидел, как она курит возле еды.
– Твой новый смокинг в твоей комнате, – проговорила Эстер, улыбаясь Питеру. На переднем зубе виднелось маленькое красное пятнышко помады, но все равно улыбка выглядела ослепительной. – Инес заблаговременно забрала его у портного Сола, да, Инес?
– Да, мадам, – произнесла Инес, не отрывая глаз от рыбы. Инес никогда не смотрела на Питера прямо и никогда не разговаривала с ним; ее английский, как заметил Питер, был еще более скудным, чем его. Она в основном ограничивалась ответами «да» и «нет» хозяевам. Но иногда, когда ни кузена Сола, ни Эстер не было дома, Питер время от времени краем уха слышал, как Инес обсуждает его по телефону или с садовником: втягивает щеки и стучит себя по ребрам, изображая скелет, истощение; прищелкивает языком, издавая какие-то тарахтящие звуки, перемежая их качанием головы и вздохами «Ай-ай!»
– Костюм мистера Питера у него на двери, – сообщила Инес, и Питер на секунду вспомнил то унизительное посещение портного кузена Сола: как он примерил один из смокингов Сола, а портной, коротышка с большими усами, сказал Эстер: «Тут у меня мало что получится. Сол как минимум футов на девяносто крупнее. Нам придется сшить ему новый», а затем с сочувствием взглянул на ноги Питера.
– Ты уже ел? – спросила Эстер Питера, и Питер ответил, что да, спасибо, он пообедал в «Ойстер Баре». Эстер покачала головой и погасила сигарету. – Этого мало, – сказала она, раскрывая холодильник. – Вот, тут подливка из белой рыбы и, думаю, у нас осталось немного крекеров… о, хочешь персик? Последний в этом году… или печенья?
Питер улыбнулся, но вновь ответил, что нет, спасибо. Только приехав в эту страну, он был поражен всей этой едой: ее изобилием, пьянящей палитрой вкусов и тем, что ты мог есть все, что захочешь, когда захочешь, – а он был голоден всегда. Сейчас почти всегда его желудок напоминал скукоженный орех.
– Ну хоть немного ругелах, – настаивала Эстер, пихая ему в руки тарелку с маленькими пирожными, приправленными сливовым джемом и посыпанными толченым орехом, которые Питер до приезда в Америку никогда не видел. «Он не знает, что такое ругелах?» – спросила как-то пораженная Эстер кузена Сола, а Сол пожал плечами и ответил: «Сколько раз тебе говорить, что Ави и его семья не соблюдали обычаи».
Питер из вежливости взял ругелах и стакан молока. Эстер потрепала его по щеке, а затем ущипнула ее, хотя Питер, в свои двадцать шесть, уже лет пятнадцать не позволял такого даже собственной матери.
– Такой красавчик, – проговорила
