будущей профессии. На мои вопросы относительно названия того прекрасного вуза, где папу научили ловко обращаться с федеральным бюджетом, он уклончиво отвечал что-то про «времена были другие». Но я, понятное дело, не велся на эти разводки. «Я, – отвечал я папе, – как Максим Горький. Я тоже живу в людях. И мои университеты, пусть и не имеющие ничего общего с коммунами бурлаков, не менее тяжелы. Да, мои плечи не знают лямки тянущих баржу. Но я учусь гораздо более важным в современном мире вещам. Я из коммуны прогрессивной московской молодежи, мы на своих плечах тянем в Европу баржу под названием Россия. Пропагандируем новые ценности, современные технологии, и все такое». Обычно после таких разговоров папа урезал мне дотации вдвое. Но я не пасовал перед трудностями. Светоч прогресса – не самая легкая ноша, особенно когда несешь его трясущимися после выходных руками. Но в целом от маршрута я не отклонялся. Я приехал в Москву, чтобы знакомиться. И к окончанию универа оброс связями, что дикобраз иглами. Поверьте, это животное – самое приспособленное для жизни в московском зоопарке.
Все эти романы, неумелые соития в общаге, скороспелые свадьбы, столь же скороспелые разводы… Брошенные дети, брошенные жены, брошенная жизнь. Бесперспективняк и глупость. Глупость и бесперспективняк. Удивительно, но большинство моих сокурсников до самого окончания универа стреляли у меня и друг у друга деньги, жили на полшага – то в общаге, то на хатах своих стремных дружков или в съемных апартаментах. Хотя, конечно, меня понесло. Съемные апартаменты могут быть в Восьмом аррондисмане в Париже, тугая же хаза в Текстилях как-то иначе называется. В общем и целом, кто-то жил за счет родителей, кто-то – за счет тех, кто жил за счет родителей, кто-то – не имея ни друзей, ни родителей, – вообще непонятно, на что и как жил. И все эти чуваки умудрялись выстраивать вокруг себя такие хитрые схемы, что я только диву давался. Головняки с девушками, участие в каких-то стремных политических партиях, попадосы с мелким бизнесом (а-ля устроился в Лужники торговать с прилавка, отошел в туалет, вещи украли, хозяин-хачик выставил на бабки). И при всем этом круговороте дерьма страсти кипели, как в «Санта-Барбаре». Игры в «настоящих друзей», водка на кухне до зари, кровавые страсти на почве неразделенной любви, муки творчества, комплексы нереализованности. В общем, как-то сложно все было. Я в этом предпочитал не участвовать.
Хотя встречались и такие, кто врубался в модные фишки, лазил по кислотным вечеринкам, охотно слушал и передавал сплетни про светскую жизнь, и все такое. Но, начиная со второго курса, я насовсем выпал из студенческой жизни и ушел в жизнь ночную. Я, типа, не слушал все эти базары про жизнь ночного города, я ее делал. Когда чуваки из этой пригламуренной компании втягивали через свернутые в трубочку банкноты нюхательный табак, думая, что тем самым шокируют окружающих, я советовал им еще и жрать зубную пасту.
– Освежать дыхание? – спрашивали они.
– Морозить десны, чуваки, морозить десны. Когда-нибудь вы про это узнаете. А пока тренируйтесь на табаке. Лучших из вас ночная Москва
