присаживается на бугорок, поросший выжженной солнцем травой, закуривает свою неизменную трубку и не без любопытства наблюдает за Голиковым. Ефрейтор трудится буквально в поте лица. Не оборачиваясь и не обращая ни на кого внимания, он все бросает и бросает в отверстие рамки свой увесистый пакет, отступает от нее все дальше и дальше, пока не начинает промахиваться. Тогда Голиков снова возвращается к позиции, с которой не только добрасывал пакет до рамки, но и безошибочно попадал в нее. Отметив эту дистанцию колышком, он промеряет расстояние шагами и тут только вытирает пот, обильно струящийся по его загорелому лицу, и осматривается по сторонам.
– Что это вы за цирк тут устроили, Голиков? – спрашивает его старший сержант, кивнув на шест с рамкой.
– Тренируюсь, – коротко отвечает Голиков, оправляя гимнастерку и застегивая воротник.
– Надеетесь, значит, попасть без промаха?
– У меня тут все рассчитано до тонкости, так что надеюсь, – самоуверенно заявляет ефрейтор. – Проклятый дзот этот я сам лично изучил в бинокль. К тому же расспрашивал саперов, которые уже побывали возле него. Размер его амбразуры и высота ее над землей выдержана мною в точности.
– Вы, значит, считаете, что главное – это точно угодить в амбразуру? – хитро прищурясь, спрашивает старший сержант, часто попыхивая своей трубочкой. – А не знаете вы разве, что уже попадали в нее и другие саперы?
– Знаю, – спокойно отвечает Голиков, щелкая зажигалкой и закуривая папиросу.
– Тогда вы должны знать и то, что ничего из этого не вышло. Немцы тоже ведь не спят там. Как только влетает к ним заряд, так они его тотчас же и выбрасывают назад.
– А надо, чтобы не выбросили, – упрямо произносит Голиков, и добродушное лицо его приобретает суровое выражение.
Старший сержант достаточно хорошо знает характер своего приятеля, чтобы не догадаться, что тот, видимо, уже придумал что-то. Да и вообще стал он в последнее время серьезнее. Брагин заметил в нем перемену после того, как ефрейтор получил из дому письмо от сестры, сообщившей ему о смерти матери и младшего брата. Они погибли от бомбы, попавшей в их дом во время одного из налетов немецкой авиации.
Голиков в тот день был очень мрачен, но никому ни слова не сказал о своем горе. Ни слез, ни жалоб не слышал от него и Брагин. Только несколько дней спустя показал он старшему сержанту это письмо со страшным известием. И лишь одну фразу услышал от него при этом старший сержант:
– Дорого им это будет стоить!
Он произнес эти слова с таким убеждением и ненавистью, каких Брагин не ожидал от этого веселого, добродушного и даже, пожалуй, немного легкомысленного человека. Он, правда, не потерял своего веселого нрава и после этого, сильно потрясшего его, известия, но стал теперь еще более изобретательным, когда дело касалось выполнения боевых заданий. И выдумка его действительно всякий раз дорого стоила гитлеровцам.
Видя теперь, с каким упрямством готовился Голиков к штурму неприступного немецкого
