чёрт его знает. Я бы сейчас, кажется, полжизни за мыльницу отдал, чтоб твой снимок сделать. Может, отойдёшь, попозируешь?
– Это как?
– Ну встань неподвижно там где-нибудь, у того дерева.
Змей, куда указано было, отошёл, приосанился, головы приподнял и с полчаса позы разные принимал, уж больно человек вежливый попался да уважительный. Только потом на съёмках одни какие-то разводы оказались. Земляничного цвета.
Как Змей помирал
Как-то раз Змей надумал помирать. Взбрело ему в головы, что стар он стал, и что земля русская отказывается его носить. Решил в последний раз на ясный день посмотреть, втащился кое-как на пригорок и озирается с осторожностью. А вокруг раннее лето. Птицы щебечут, над гнёздами хлопочут, черёмуха доцветает, слива и яблони в цвет пустились, в траве куропатки и мыши-полёвки шмыгают, шмели жужжат, на солнечных местах белые многообещающие цветы земляничные из-под кудрявых листьев выглядывают, солнышко припекает… Зажмурил было Змей глаза от удовольствия, хотел было повалиться на бок и хвостом в воздухе бить, а нельзя – помирать надо. Закручинился снова, понурил головы и зачал жалостным голосом:
– Ты прости-прощай, русская земля! Прощайте, ромашки – колокольчики! Прощай, клевер луговой! Прощайте, солнышко золотое да небушко голубое! Прощай, воробушек, и крот, прощай! Прощай, земляника-ягода. Не едать мне больше тебя, сладкую. Пропадёшь ты в этой глухомани одна-одинёшенька, разве что какой заезжий богатырь пару горстей в рот мимоходом отправит и скажет: "Крупна в этих местах ягода". Прощай, речка быстрая. Не мочить мне больше в тебе лап, не гулять по твоим прохладным берегам. Прощай, лес густой. Прощай, луг широкий. Прощайте поляны солнечные и буреломы тенистые. Не летать мне больше над вами, горемычному.
А под носом у него белая бабочка вертится, дуновением лёгким ноздри щекотит.
– Отстань!, – говорит Змей, – не видишь: помираю.
А та не отстаёт, в глазах мелькает, инда двоиться всё стало в головах у Змея. Махнул лапой – не отстаёт. Хвостом по земле ударил – вьётся вокруг, как ни в чём не бывало. Дыму из ноздрей пустил – не улетает. Ладно, думает, сам улечу. Поднялся, лапами запотаптывал, крылья расправил, летит. Только краем глаза видит – бабочка уселась на носу, крылышки сложила и словно заснула. Он головой помотал -сидит. Кувырок в воздухе сделал – не шелохнется. Уж он и петлями ходил, и в штопор свивался, и поднимался под облаки, и падал стрелой на землю, а она всё там. Притомился, опустился на землю, хвостом обвился и задремал. И чудится ему, будто он сам не змей могутный, а маленькая лёгкокрылая бабочка, которую вроде бы и ветром носит, и любой прихлопнуть может, а вот приведись ей заупрямиться – и ничего с ней не поделаешь. И чудится ему, будто он огромный-огромный, будто тело его – сизое облако, головы – цветущие радуги, лапы -потоки речные, а крылья – кроны деревьев, и всё это поёт, движется, радуется.
Проснулся Змей, встряхнулся и пошёл козлёнком по лугу скакать, представлять себя кузнечиком. Шуму, конечно, поднял! Так в
