да я читать-то не умею. Какие такие листочки? – благообразно развела руками старушка.
– А такие листочки, в которых содержится злостная политическая пропаганда, – уточнил Гринь.
– Не-е-ет… Никакой поганды в нашем храме от самого, значит, освящения его не было, – заверила Мария Александровна.
– А про Николая Романова? – поинтересовался Хацкелеев.
– Про царя-батюшку? – переспросила бабуля, и лицо ее приняло страдальческое выражение. – Про царя отец наш Михаил никогда ничего плохого не говорил. А про тех, кто много жалуется на власть и вообще смущательные речи говорит, батюшка нехорошо отзывался. Нет, нехорошо, потому что власть, говорит, она от Бога!
– То есть к покорности призывал? – добавил второй судья.
– Так и есть, ко смирению.
– А про Ленина ничего не говорил?
– Ничего такого не помню.
– А что же про убийство Николая Романова?
– Дак я в тот день приболела, сынок. Грех сказать, проснулась утром, а голова чугунная, не могу поднять от лежанки.
– Тяжело вам до храма-то ходить? – сочувственно осведомился Хацкелеев.
– Да нет, как новый наш храм построили, мне совсем не тяжело, рядом же, да и если что, помогут мне дойти ребятки наши приютские.
– Какие ребятки?
– Егорка, Максимушка – хорошие ребята, сиротинушки наши.
– Список содержащихся в Серафимовском приюте несовершеннолетних подростков приобщен к делу, – добавил Хацкелеев. – Ну а когда закрыли церковь, трудно же стало ходить до соседнего храма? – продолжал он.
– Трудно, милок… Ох, тяжело.
– Трудные времена настали, бабушка?
– Куда как трудные, сынок. Бога забыли, царя убили, а теперь правды и непонятно у кого искать.
– И батюшка так же говорил об этом в проповеди, да? – продолжал гнуть свою линию Роман Давидович.
– Протестую, обвинение подсказывает свидетелю ответы на вопросы! – вскинулся адвокат Лебедев.
– Протест принят, – буркнул Трухляев.
– Батюшка ведь говорил, что трудно стало жить при советской власти? Ну? Вспомните, что вы мне рассказывали на допросе.
На предварительном допросе баба Маня заявила, что пришло время антихриста, но она ничего не боится. Ни антихриста, ни Гриня, ни самого Ленина. И еще много чего наговорила Хацкелееву старая одинокая женщина, которой и поговорить-то обычно было не с кем. Муж умер, троих сыновей убили на фронтах Мировой, а младший уехал учиться в столицу – там и след его простыл. Но она все равно не жаловалась и Бога за все благодарила. На что именно она не жаловалась (длинные очереди, новая власть обнаглела совсем, хлеб пропал, спички пропали, храм Божий закрыли), Хацкелеев старательно за ней записал и не забыл добавить, что говорит она все со слов подсудимого Михаила Платанова. «Ну а кто же храм закрыл, матушка? Кто же такое черное дело совершил?» – изображая сочувствие,
