говорила мама, поправляя мою подушку.
– Не набрасываться? – шипел отец. – Не набрасываться, говоришь?.. Да ты посмотри на нее, посмотри, кем она стала!
– Ренмир!.. Дай ребенку в себя прийти!
Родитель смерил меня критическим взглядом и коротко бросил:
– Посмотрим.
Засим сновидение оборвалось коротким полетом во тьму, после которого я открыла глаза и увидела почти то же самое, что и прежде. Я лежала в своей постели, на краю которой сидела мама, украдкой вытирающая слезы, а боком ко мне, у окна, заложив руки за спину, стоял отец.
– Доченька, проснулась! Как ты себя чувствуешь, чудо мое? – затараторила мама. – Есть хочешь? Хочешь?..
Я и пикнуть не успела, а мама уже помогла мне усесться, поправила под спиной подушку и поставила на мои колени поднос. Мой любимый рыбный суп с укропом и имбирем, порезанные треугольниками ломти свежего хлеба, пирожки с мясом… У меня предательски защипало глаза. Как же я соскучилась по дому…
– Мам… – я тихо шмыгнула носом.
– Ты ешь-ешь, – она ласково взъерошила волосы на моей макушке. – Ешь. Потом все. Ешь.
Я не заставила себя упрашивать, живо подъев все до последней крошки. Куда братовой походной похлебке до маминого супа… И на мгновение почудилось – обойдется, все будет, как прежде… Красивый морок, вдребезги разбитый безжалостным отцовским:
– Тмилла, выйди.
– Но…
– Выйди, прошу.
Мама вздохнула, поцеловала меня в макушку, посмотрела странно – не то с сожалением, не то виновато, – и вышла, тихо прикрыв дверь. Лишь в дверном проеме напротив моей кровати мелькнул длинный подол светло-сиреневой юбки. Я тихо шмыгнула носом, неловко поерзала и осмелилась робко посмотреть на отца. Он по-прежнему стоял у окна, боком ко мне, но его косой взгляд сказал о многом. Взгляд – как у цепного зверя, готового и зарычать, и наброситься, да поводок крепкий не пускает.
Я уставилась на собственные кулаки, сжимающие складки цветастой простыни. Подобные его взгляды я ловила на себе и раньше, и за ними следовало по очереди: нравоучения – попа – шиворот – подземелье – «я больше не буду!..» – нравоучения. Теперь, боюсь, этим все только начнется. А кончится – куда как хуже. Даже если в силу моего возраста из обычного списка исключат «попу».
– Если тебе есть, что сказать, говори, – тихо обронил он.
Какое там говорить, язык от страха не ворочается, а челюсти я нарочно покрепче сжимаю, чтобы зубы не стучали… Страх, похожий на пережитый в пустоши, вернулся, затаившись под гулко колотящимся сердцем, и в ответ на вопросительный взгляд я отрицательно покачала головой. Слова объяснения уйдут в пустоту – отец уже се решил, по глазам вижу. Хана мне. Не отвертишься и не оправдаешься.
– Чай допивай, – сказал он неожиданно.
Я дрожащими руками взяла с тумбочки кружку и сделала пару глотков. Легче не стало. Зато стало очень себя жалко. Я тоскливо изучила свою комнату. Высокий потолок и окна,
