на потрепанной виниловой папке листки. – Откуда у людей такая меткость берется? Вроде и разбежаться особо негде. Вот. Пишите.
– А что писать, собственно? – переспросил я.
– А что было, то и пишите. В смысле «упал», – поправился лейтенант, – а то знаем мы вашего брата. Сегодня он упал, а завтра, когда хмель сойдет, оказывается, ему в этом человек двадцать помогали и кошелек отняли попутно с такой суммой, которой он и в глаза никогда не видел.
– Напрасно вы так, лейтенант, – вздохнул я. – Нет у меня ни брата, ни кошелька. Ну, правду так правду. Давайте сюда листок.
Я пристроил на коленях папку и накарябал следующее: «Я такой-то-такой-то, находясь в здравом уме и сравнительно ясной памяти, подтверждаю, что с детства страдаю раскоординацией конечностей и всего организма, из-за чего сегодня утром во время передвижения по маршруту «гостиная-санузел» моя правая нога зацепилась за левую, и я потерял точку опоры. Вследствие этого я упал в направлении коридора таким образом, что траектория пролета головы была остановлена выступающей из двери квартиры дверной ручкой, из-за чего я незамедлительно получил легкое сотрясение мозга, и повреждение мягких тканей лицевой части тела. Претензий к физическим и юридическим лицам не имею. Означенную ручку прошу выломать и отправить на переплавку. Число. Подпись».
Милиционер внимательно изучил мои каракули, встал, надел фуражку и отдал мне честь.
– Если что, справку о раскоординации можете представить?
– Не могу, – сказал я. – Не лечился. Страдал так. Но согласен на следственный эксперимент. Подзаживет вот только. Кстати, как насчет чайку? Я обещал.
– Нет уж, – вздохнул милиционер. – Смотрю на ваше лицо и теряю аппетит.
Он еще раз отдал мне честь, пошел за Веркой к выходу, остановился в дверях, обернулся:
– А здорово он тебе засадил.
– На переплавку ее, на переплавку, – не поддался я на провокацию.
Верка вернулась через пару минут, села напротив. Сложила руки на груди.
– Евдокия до него докопалась. Звонил в седьмую, потом ушел. Никто не открыл. Там никого нет.
– Может быть, – согласился я.
– Иногда мне кажется, что это я твой старший брат, а не наоборот, – вздохнула Верка.
– Да, – кивнул я, – что-то суббота не задалась на этой неделе. Вера, может, я полежу?
– Конечно, – заторопилась Верка, – мне пора. Только не открывай никому. А то тебя тут вообще убьют. Я позвоню вечером.
– Ты только Вовке ничего не говори. А дверь я никому теперь не открою, – пообещал я.
В прихожей скрипнула незакрытая дверь, и из коридора показалась счастливая физиономия Степаныча.
– Бывайте здоровы! – сказал Степаныч. – Хайль, если вас так устраивает. Это вам.
Он сунул руку в полиэтиленовый пакет и, произведя мелодичный звон, достал и поставил на пол бутылку
