как именно можно определить, цветной ты или нет, но, услышав тон, которым мистер Локк произнес это слово, порадовалась, что таковой не являюсь.
Когда со мной был отец, на нас обращали еще больше внимания. Его кожа темнее моей, красно-коричневая, блестящая, а глаза совсем черные, и даже на белках виднеются бурые прожилки. Добавьте ко всему этому татуировки – чернильные спирали, вьющиеся от запястий вверх по руке, – потрепанный костюм, очки, странный акцент и… Короче говоря, на нас откровенно пялились.
И все же я жалела, что его со мной нет.
Я так сосредоточенно шагала вперед, изо всех сил стараясь не смотреть на все эти белые лица, что в итоге столкнулась с кем-то.
– Простите, мэм, я…
Сгорбленная морщинистая старушка, похожая на высохший грецкий орех, бросила на меня разгневанный взгляд – отработанный за долгие годы и всегда направляемый исключительно на детей, которые бегают слишком быстро, рискуя сбить бабушек с ног.
– Простите, – повторила я.
Она не ответила, но что-то в ее глазах поменялось, как будто где-то в глубине разверзлась пропасть. Ее рот приоткрылся, а веки резко распахнулись, будто ставни.
– Кто… Ты кто, черт возьми, такая? – прошипела она.
Людям, похоже, не нравились пограничные явления.
Мне следовало поскорее вернуться в пропахший рыбой отель и спрятаться в тени мистера Локка и его капиталов, где меня не могли достать все эти гадкие люди. Это было бы разумнее всего. Но, как часто сетовал мистер Локк, я временами вела себя неразумно, своевольно и опрометчиво (я не знала смысла последнего слова, но, судя по остальным, это было что-то нелестное).
Поэтому я сбежала.
Я бежала так долго, что мои тощие ноги начали дрожать, а грудь – тяжело вздыматься под тканью дорогого платья. Я бежала, пока улица не превратилась в извилистую дорожку, а дома не скрылись под зарослями глицинии и жимолости. Я бежала, стараясь не вспоминать взгляд старухи и не думать о том, как здорово мне достанется за этот побег.
Остановившись лишь тогда, когда ровная земля под ногами сменилась травой, я обнаружила себя на пустом заросшем поле под синим небом, таким ярким, что невольно вспоминались изразцы, привезенные отцом из Персии. Взгляд так и тонул в этой глубокой синеве. Под куполом неба покачивались высокие высохшие травы. Кое-где тянулись ввысь стройные кедры.
Вся эта сцена – сочный аромат сухого дерева, трава, которая покачивалась на фоне неба, словно крадущаяся рыже-синяя тигрица, – вызывала у меня желание затаиться среди высохших стеблей, подобно олененку в ожидании мамы. Я побрела в глубь травяного моря, проводя ладонью по курчавым верхушкам колосков.
Я могла бы и вовсе не заметить Дверь. С Дверьми так всегда – они стоят в тени и остаются неприметными, пока не посмотришь под правильным углом.
Эта представляла собой старую деревянную раму, напоминающую основание карточного домика. Вокруг рассыпающихся петель
