– забава низкая. «Эт гаудиум эт солициум ин литтерис».
– Чужого языка не ведаю, Борис Федорович.
– Так и я не ведаю, – засмеялся Годунов, – для иноземцев выучил, чтоб нос не задирали.
– А что же ты сказал? – спросила служанка.
– То ученая латынь, а сказал я: «И радость и утешение в науке».
– А еще умеешь?
– Умею. «Эт фáбуля партам вари хабэт» – «И сказка не лишена правды».
– Верно! – сказала вдруг царица Анна.
Голос у нее был глубокий, грудной, но в груди клокотали невыплаканные, затаенные насмерть слезы.
– Не изволишь ли, государыня, что-либо сама рассказать? – спросил Годунов.
– Отчего не рассказать?.. Пока мы в дороге, я все еще в миру. Дальше всему живому во мне будет смерть.
– В монастырях тоже люди! – сказала служанка. – Иные живут не худо. Еще и радуются.
– Господи! Прогневила я Тебя, Господи! Послал бы забеременеть, государь ради потомства своего не казнил бы меня – отрешением от мира.
– А ты знаешь, кем себя царь Иван Васильевич величать любит? – спросил Годунов.
– Не ведаю, – сказала Анна, подумав. – В монашескую рясу охотник рядиться.
– Да нет, монашеская ряса для Александровской слободы… Кронусом величает себя Иван Васильевич.
– Кронусом?
– Язычники-греки сему богу поклонялись.
– Но почему Иоанн Васильевич равняет себя с идолищем? – В лице царицы явились тревога и недоверие.
– Кронусу было предсказано, – ответил Годунов, доставая горсть семечек, – дескать, с престола свергнет его родной сын. Кронус и давай всех своих деток – а их ему рожали изобильно – в рот пихать.
– Ел, что ли? – удивилась царица.
– Пожирал.
– При чем тут Иван Васильевич? – Анна в ужасе задохнулась. – Не клевещи! Или погибели нам, несчастным изгнанницам, ищешь?
– Я не клевещу, – пожал плечами Годунов, отсыпая семечек служанке. – Государь про Кронуса много раз сказывал. Наложниц у Ивана Васильевича перебывало не меньше, чем у Соломона. И всех детей, дабы не вышло потом смуты, приказано умерщвлять. Так что благодари Бога за свое неплодство. Твое дитя тоже бы убили, ты невенчанная.
Царица побледнела, закрыла глаза.
– Будешь? – Годунов предложил семечек Василию Ивановичу.
Тот убрал руки с колен.
– А я люблю пощелкать.
– Вы хотели сказок, так мою послушайте, – сказала царица, не открывая глаз, и бледность ее сделалась еще белее. – Некий человек, юноша, удалой воин, наехал в чистом поле на свою смерть. Вид ее был страшен, у нее были меч, коса, серп, ножи, пилы, топоры. Всякое, что пригодно для злодейства.
Юноша испугался, но сказал:
– Не боюсь тебя, грозного твоего вида, жестоких твоих орудий!
– Как
