двадцатилеток, которые не пьют, чтобы встать со свежей головой и все подряд оптимизировать? Или поскромничала, потому что не в состоянии заплатить? Или есть другая причина? Мне снова стало тревожно. Я не знала, чему верить – твоим словам или своим ощущениям. Однако я чувствовала близость с тобой, от которой не хотела отказываться.
И все же я была смущена и растеряна. Во мне ворочалось ужасное предчувствие (верное, как потом оказалось) – ты желаешь мне зла, пришла меня уничтожить и знаешь, как именно. Я поняла: ты видишь меня насквозь. А я снова так и не узнала о тебе ничего.
Больше я не сказала ни слова, мы расстались, и я, вместе с остальными подвыпившими посетителями пабов на Боро-маркет, поплелась к Лондонскому мосту, злая и одинокая. Прежде чем развернуться и пойти в другую сторону, ты какое-то время смотрела мне вслед. Я чувствовала это кожей.
Да, Лили, я знала, что наша встреча не к добру; я и так уже рассыпалась на части, а ты помогла довершить процесс. Но какова бы ни была причина твоего интереса ко мне – все же это был интерес.
Меня заметили. Разглядели. Появился человек, с которым можно поговорить, встретиться в выходные, рассказать о наболевшем…
Хорошо, раз ты выспрашиваешь и лезешь в душу, я отвечу тем же. Бороться я умею, Лили.
И еще кое-что. Мне показалось, я тебе искренне нравлюсь. Хоть это и не входило в твои планы.
6 марта
По стаканчику?
«Ценю ваш шоколадный оттенок». Шоколадный оттенок! Серьезно? Совсем с ума сошла женщина! Говорит про шутки, «понятные двоим». Ненавижу высказывания из серии «я, конечно, не расист, но…» или оправдания в духе «что такого, я всего лишь пошутил». Люди ее поколения часто грешат подобным.
И все равно ее глаза – небесной голубизны – очаровывают, не могу оторваться. Она это чувствует. Ей приятно.
Пригласила ее выпить, и – бог ты мой – любит же она поговорить: про гражданского мужа, про депрессию, про все на свете. Монолог сумасшедшего – я только изредка подкидывала вопросы. Должна признать, мне нравится за ней наблюдать: она рассказывает, голубые глаза наполняются воспоминаниями, а иссиня-черная прядь то и дело падает на лоб. КР все еще красавица, хотя и не признает этого.
Мне нравится ее слушать, несмотря на то, что иногда она говорит ужасные вещи – даже не подозревая, что это недопустимо, – «пока не переведутся бесплатные стажеры, жить можно». Думает, что оказывает нам услугу. Мы для нее – никто, нас позволено оскорблять, использовать.
Впрочем, время от времени в ее словах проскальзывает что-то настоящее – капельки правды в море вранья.
С КР мне трудно сдерживаться. Прежде со мной такого не было – только с Рут. Никому, кроме Рут, я не открывала душу. Рут я рассказывала обо всем: что со мной сделали мама и Джемма, что сделала я другим людям. Рут готова была выслушать, и я все-все ей выкладывала.
КР
