тетя Клава, -да моего слова, чтоб ты, старый пень, зна-ал, два человека на сегодня дожидаются! Ага! – и обиженно поджимает губы, всем своим видом показывая, как глубоко задето ее женское самолюбие.
–Ладно, Клавочка, не дуйся, я не со зла, – Евсеич миролюбиво уже улыбается и поднимает указательный палец, -внука вот жду! Самого меньшего, Женьку, ага . Два года не виделись! В армии был, да-а-а…Должон быть с минуты на минуту, во-от что. Весь в меня!! Сказал, дед, прибуду на пару дней, помогу тебе по хозяйству. Ну, я и… Вот… Хотел, было, и сам будяки эти косой посбивать, да в поясницу так шибонуло, аж в глазах темно стало. А за молочко спасибо, Клавонька, угощу его домашним. В городе-то настоящего молока нынче не продается, пишут, что одни замесы белого цвета…Отрава для желудку.
–Посуду-то давай, жени-их! – тетя Клава тоже уж вполне мирно, но так же , кряхтя и охая, подымается со скамейки, -пойду я, пока гости твои не нагрянули. Неудобно как-то…
Внук, вымахавший за эти пару лет под два метра, крепко обняв Евсеича и окинув оценивающим взглядом раскинувшиеся во дворе непролазные джунгли, тут же повернулся к своей машине и достал из багажника новенький аппарат, с миниатюрным моторчиком, с литровым бачком, никогда доселе дедом не виданный. Но тот, всю свою жизнь связанный с техникой, тут же смекнул, что это за зверь и, взяв в руки, усмехнулся в усы:
– Ишь ты-ы… Эк придумано! И что, тянет ее такой движок? А не тяжеловата?
–Все путем, деда! Это ж триммер! На плечо вешается. Сейчас тут будет, и причем очень быстро, все лежать! Куликово поле! –и рванул шнурок пускача.
Уже поздно вечером, спустившись с крыши, где было заново прибито несколько послабленных ветрами шиферин, уныло громыхавших над головой Евсеича долгими осенними ночами, Женька, моя в рукомойнике руки, вдруг, как что-то вспомнив, повернулся к деду, хлопотавшему у стола над ужином:
–Чуть не забыл, дедуль! Я на прошлой неделе твой сорок четвертый на памятнике видел!
–Да ну-у-у! –тот вполоборота развернулся,– не может такого быть, то ты ошибся, Жень. Их не ста-а-вят, – Евсеич открыл синего цвета шкафчик, с большим цветным портретом Сталина под стеклом дверцы, доставая две стеклянные рюмки, – в основном-то послевоенного покроя «тридцатьчетверки» восемьдесят пятые повсюду стоят. Даже там, где «Шерманы», хе-хе-хе, проходили. Не-не, ошибка!
Женька, вытирая ярким полотенцем руки, вплотную подошел и, заглядывая в выцветшие, под густыми белыми бровями, дедовы глаза, сказал:
–А вот и нет никакой ошибки, дед! Точно такой, как на той фотке, где ты с комкором своим снят. В Жуковке возле школы стоит. Это вот, рядом, по трассе километров шестьдесят будет. Так, на небольшом постаменте…Веночки, цветочки, ну, все, как положено.
–А ну, гляди еще, он? А?! –Евсеич уже, бросив кухарить, достал из глубин сундука потрепанный, красно – бордового цвета, фотоальбом и, раскрыв его на нужной странице, задрожавшим вдруг голосом, пристально вглядываясь в лицо внука, спрашивал,
