почерневшую ладонь ко лбу:
–Наши! Наши танки прут, я и так вижу. Тридцатьчетверки. Э-эх! Наконец-то!..
Взводный угрюмо молчит, только слегка шевелятся тонкие растрескавшиеся губы:
–Двенадцать, тринадцать…, четырнадцать. Все, кажется.
Он оборачивается к бойцам и глухо, с болью и обидой негромко падают его тихие слова:
–Были они… Эти танки… Были наши… Пока фриц им на башни… свой паршивый крест… не нарисовал, – и дает бинокль Гришке, – полюбуйся на них теперь.
Гришка, разинув рот, молчит, долго смотрит в окуляры, потом у него срывается:
–А ну, как повернут… на нас? Чем отбиваться-то, прикладами, штоль? Ни гранат, ни бутылок…
–Да на кой мы им нужны, не повернут, – дядя Митя спокойно перематывает прелую порыжевшую портянку, – это навряд. Без пехоты не полезут они. Не дураки ить… Они ить нынче к Волге поспешают…
Танковая колонна, состоящая из трех «тридцатьчетверок» с крупными черно-белыми крестами на башнях-гайках, шедших впереди и одиннадцати легких немецких танков, направлялась по дороге у подножия приземистого степного кургана, мимо позиций полка, расположившихся на западном его склоне и хорошо видимых с дороги.
Вскоре она, ревя моторами и лязгая сверкающими гусеницами, в тучах желтоватой пыли, поравнялась, а затем и мирно миновала курган. Немецкие танкисты в черных круглых танкошлемах , тоже по пояс голые, высунувшись из люков, хохоча и горланя песни, махали нашим бойцам руками. Красноармейцы, высыпав из укрытий, растерянно смотрели вслед быстро удаляющейся колонне.
В небе очень высоко завис самолет-корректировщик, лейтенант, перекрикивая соседних взводных, зычно дал команду:
–Взво-од! Слу-у-ушай мою команду-у-у!! В укрытие! – и, уже юркнув в окопчик, искоса оглядывая небо, вполголоса добавил:
–Этот может и зайти – поздороваться…
Бойцы, рассредоточившись по ячейкам, быстро напяливая сухие гимнастерки, негромко, между собой переговаривались:
–Наши-то, танки, наперед выставили… Как издеваются. С-суки!
–У наших броня потолще. Немец энто любит.
–На Сталинград прут, небось. А мы тута теперь, как сбоку припека.
–Ничего, стемнеет, снимемся и пойдем.
–Куда? Куда ты пойдешь, сиротка?! Немца догонять, так не догонишь, пехом-то…
–Да-а-а. Окружает гад.
«Рама» летала не зря.
Минут через десять раскаленный нещадным июльским солнцем послеполуденный воздух вдруг наполнился тяжелым воем снарядных корпусов, вздрогнула и стала дыбом земля чуть впереди ломкой линии ячеек и неглубоких окопов, заволокло все вокруг гарью и едким горячим духом пироксилина. Гришка, поджавши колени и втянув голову в плечи, сжался – дальше некуда! – калачиком в узком окопчике, зажмурив глаза и до хруста сцепив зубы, никак не мог застегнуть мотузок каски, а потом, когда крупные комья сухой глины, разом оглушив,
