в теплый возок, укуталась в шубу, укрылась волчьей полостью и дремала, потому как сквозь затянутое оконце возка ничего не было видно.
Даже страшно устав и набив себе седалище, Андрей отказывался тоже уйти в теплый возок. Пришлось садиться в сани всем троим – князю и сыновьям.
До Смоленска зимник по Днепру наезжен, добрались легко, хотя морозец не давал просто стоять. Постепенно устали и люди, и кони. Сначала удавалось становиться на ночевки в деревнях и даже городах, но после Смоленска это уже трудно. По берегам стоял сплошной лес, деревни – редко. Но как проехали волоки и река стала чуть пошире, на берегах снова появились признаки жилья.
Мономах кивал на прилепившиеся к берегу избушки:
– Смотри, Гюрги, это уже твои владения. Это твои смерды…
От увиденного настроение могло испортиться у кого угодно, юный князь недовольно хмурился. Однажды отец вдруг предложил:
– Хочешь глянуть, как живут-то?
Гюрги кивнул, сам не зная зачем. Хорошо, что они поехали в деревню только с отцом, не считая трех дружинников. Окончательно разболевшийся Андрей просто спал в санях, укрытый волчьей полостью с головой, а звать супругу Гюрги и в голову не пришло.
В деревеньке из десятка худых избушек сразу и не поняли, что за гости пожаловали. Гюрги оглядывался почти неприязненно, на душе кошки скребли. И это владения, это княжество?! Избы одна хуже другой, да половина и не изб вовсе, а попросту землянок, крыши прямо от земли торчат. Все крыто соломой, ни о каких храмах и речи нет. Бедно, если не сказать – нище. Мелькнула мысль: хорошо, что этого не видят старшие братья, вот Вячеслав небось посмеялся бы!
Еще хуже оказалось в избенке, куда они вошли. Князь Владимир выбрал самую крепкую, но и в ней так воняло, что Гюрги даже шарахнулся к выходу. В полутемной избе за жердяной перегородкой явно зимовали вместе со своими хозяевами и свинья с поросятами, и овцы, и куры… Гюрги подумалось, что только лошади и не хватает. Ну, еще коровы. Непонятно, то ли живность вместе с людьми, то ли люди при ней, изба и хлев заодно. Топилось по-черному, дрова к их приходу давно прогорели, потому в избенке было совсем темно.
Один из дружинников прикрикнул на хозяина, тот засуетился, подбросил в очаг дровишек, а сидевшая на лавке старуха с трудом поднялась и стала пристраивать в светец лучину. И все равно было темно и холодно, страшно воняло, нищета производила гнетущее впечатление.
Живность, в первую очередь куры быстро почувствовали, что от убогого очага потянуло теплом, заквохтали.
Мужик все вглядывался в нежданных гостей, пытаясь понять, кого это черт принес. Что уж там понял, неизвестно, только повел рукой, приглашая сесть, и извинился, что угостить нечем, потому как сами с утра только поболтиху и ели, а к обеду вовсе ничего не осталось.
Мономах нахмурился:
– А детей чем кормить будешь?
Из угла выглядывали три детские белобрысые головки. Вместо мужика ответила
