и умер… а потом… потом было что-то еще, о чем она не дозволяла себе думать, отталкивая все поползновения рассудка, ибо желала его сохранить.
Она бессильно откинулась на подушки. Смутно заметила, что костлявая женщина в келье не одна – были там еще монах-бенедиктинец и смуглый старик в чужеземной одежде. Они переговаривались между собой и с женщиной, свободно передвигались по келье, но ей это было все равно.
– Выпейте, госпожа, – старик поднес к ее губам чашку дымящегося отвара с запахом мяты. – Вам станет легче. Вы будете спать спокойно… без сновидений.
Именно этого она сейчас хотела – сна без сновидений, без воспоминаний. Даже если это означало смерть. Она выпила, и веки ее тотчас отяжелели.
– Она выживет? – резко спросила мать Мехтхильда, настоятельница монастыря, у лекаря-еврея, присланного сюда графом Анделаусским.
– Непременно выживет… необходим только покой. Покой и тщательный уход.
– Я все же побуду здесь, – сказал брат Ремигий, монастырский исповедник. – На случай, если понадобятся мои услуги.
– Хорошо, отец мой. Я пришлю кого-нибудь вам в помощь.
Выпроводив лекаря, мать Мехтхильда своей солдатской походкой направилась сначала в сад, поняблюдать за трудами послушниц, а затем – обойти дворовые службы.
Покой и уход! Ее губы сжались в струну. Еще терпи тут этого нехристя… раз его высокопреосвященство настаивает, чтоб эта развратница выздоровела! А иначе как развратницей бывшую императрицу она про себя не называла. Эту пропащую женщину, которая довела мужа до смерти, и до того пустилась во все тяжкие, что в считанные месяца допилась до белой горячки. Стоило только послушать, что она несла в бреду! И подумать только, что именно их мирную обитель его высокопреосвященство архиепископ и канцлер Фульк избрал прибежищем для подобного Богом оставленного создания! И если бы его высокопреосвященство не был так щедр… а обитель так не оскудела средствами…
За своими размышлениями мать Мехтхильда не заметила, как приблизилась к воротам монастыря, где ее вернул к действительности голос привратника.
– Пошла, пошла вон отсюда! Мы нынче не подаем!
Скрюченный горбатый калека гнал клюкой от ворот молодую истощенную женщину в грязных отрепьях. И грязная же тряпица пересекала ее лицо, скрывая одну пустую глазницу.
Завидев настоятельницу, нищенка рухнула на колени.
– Матушка настоятельница! Примите меня в вашу обитель! Христом-Богом прошу!
По-аллемански она говорила с сильным западно-франкским акцентом.
– Ступай! – губы матери Мехтхильды брезгливо покривились. – Завели себе обычай – предлагать в невесты Христовы убогих да калек. Небось оба глаза были бы целы – не о небесном женихе бы думала – о земном!
– Матушка! – Нищенка заломила руки. – Не в невесты Христовы прошусь, в служанки. В крепостные запродамся, если нужно, на себе землю
