тот эффект. Ты ведь тоже профессионал, должен соображать: западники только на жареное реагируют. А что я еще эдакого придумать мог – не Мавзолей же мне взрывать, ей-богу!
На том конце провода образовалась напряженно-соображающая тишина.
– А вот это не твое дело, – наконец промолвил Сергей Леонидович. – У тебя есть свой участок – на нем и работай! Но учти, если ситуация выйдет из-под контроля и пойдет выше, мы с тобой незнакомы. На следствии будешь проходить как свидетель. А парню твоему самое большое года три дадут, я его потом вытащу. Ты ему про меня, случайно, ничего не ляпнул?
– Обижаешь!
– Смотри!
– Неужели так плохо?
– А черт его знает! Все зависит от того, как начальству доложат! Может, и обойдется…
– А кто докладывать будет?
– Я.
– Ну и доложи получше!
– Это не от меня зависит. Доложу так, как начальство прикажет.
– Не понял.
– Только сейчас или вообще? – иронично спросил Сергей Леонидович. – Ладно, умник, суши сухари! Шутка… Но я тебя на всякий случай предупредил. Понял? Пока!
Вторым был Николай Николаевич. Я даже сначала его не узнал и вообще решил, что слышу магнитофонную запись, и только потом сообразил: Горынин записывает свое телефонное заявление на пленку – для вышестоящих товарищей.
– Считаю своим долгом выразить вам от имени Союза писателей СССР, – говорил он голосом диктора, повествующего об авиационной катастрофе, – решительное возмущение безответственной и дерзкой выходкой всячески разрекламированного вами так называемого молодого литератора Акашина В. С., замахнувшегося в своем телевизионном выступлении на одно из самых высших духовных завоеваний нашего общества, нашей советской культуры – метод социалистического реализма, давший человечеству такие замечательные произведения, как «Мать» Горького, «Разгром» Фадеева, «Цемент» Гладкова, «Прощай, Гульсары!» Айтматова, «Прогрессивка» Горынина, и др. Для дачи объяснений предлагаю вам явиться в правление завтра в двенадцать ноль-ноль. При себе иметь писательский билет.
– Понял, приду, – ответил я. – Скорблю вместе с вами.
Послышался щелчок выключаемого магнитофона, а затем жаркая скороговорка Николая Николаевича:
– И никакой матпомощи я твоему поганцу не выписывал. Запомни!
Третьим был Медноструев, который старательно измененным голосом спросил:
– Ну что, сионистские морды, доигрались?
Не успел я среагировать, как он повесил трубку, не дожидаясь ответа, потому что вопрос был, собственно, риторический.
Четвертым был Ирискин.
– Алло? Здравствуйте, – сказал он. – Какие-то странные помехи в трубке… Алло!
– Не волнуйтесь, Иван Давидович, – успокоил я. – Это самые обыкновенные помехи. А вот завтра будут уже те, которых вы боитесь.
– Понимаю… – Голос Ирискина
