что желаю, – сказал он, взяв кофе. – Надо только выбрать из вашего изобилия. В свою очередь могу предложить историко-литературный поход за грибами. У нас вокруг дачи – сплошные усадьбы. Фанатов можно заводить по дороге в музей.
– О… – разочарованно протянул Миша. – Я понимаю так, что вижу перед собой конкурента?
– Мой проект некоммерческий, – возразил Иван. Он хотел, было, расспросить Мишу о подробностях его экскурсионной деятельности – как возникло, что натолкнуло, но промолчал. И без подробностей ему всё было ясно с Мишей.
Хозяин тоже не продолжил беседы. Он включил на подвесном экране немое кино и углубился в его милое мельтешение.
Это был не первый случай в жизни Ивана, когда быстрое и точное понимание друг друга не давало развиться дружбе. Оттого, – думал Иван, – что дружба, как и любовь, вырастает из тайны.
В октябре, памятуя об угрозе зимних депрессий, Иван стал запасаться. Купил специальную норвежскую лампу, призванную восполнить нехватку солнечных лучей – чтобы до света, часиков в семь, зажигать её вместо солнца. Нашёл в книжном хорошие ноты для гитары, а вот новых книг покупать не стал, решив, что вряд ли на свете есть что-нибудь более ветрозащитное, чем Карамзин, да Пушкин, да Гомер. Установить словарь и переводить вслед за Гнедичем – на ночь по странице!
Да ещё, с некоторых пор, на столе у него лежал старый учебник по языкознанию под редакцией Чемоданова, который приволок ему Костя. «Полетишь к маме в Вену – передашь заодно Бэлке!» – строжайше наказал он. Ответить на простой вопрос, зачем понадобился Бэлке древний Чемоданов, Костя не смог. Он рвал и метал, требовал, чтоб Иван сейчас же купил билет. Иван хотел уж выставить буяна, но прислушался и различил в Костиных воплях сиротство. Как ребёнок разведённых родителей старается слезами и хитростью засмолить течь, так и Костя подручными средствами гнал их с Бэлкой к воссоединению.
Разлад был нелеп – тут Иван не спорил. Давно забыта обида, всё возможно, ничто не препятствует. До конца Бэлкиного контракта всего-навсего – год. Светлый этот шлейф – надежда на поправимость – тянулся, крепясь к середине груди. Там, если дёрнуть, становилось больно. Конечно, у Ивана были доводы: Может ли он позволить себе? А бабушка с дедушкой? А Оля с Максом? Хоть Бэлла Александровна и добрая девушка, устроит ли её в нагрузку к счастью такой обоз? Или, как все девушки, она потребует жертвы? Доводами этими он чикал по беззащитной снежной ткани, надеясь, что как-нибудь она отвалится, отсохнет от сердца. Но беззащитная ткань пристала крепко.
В Вену Иван не полетел, зато пролистнул учебник и оставил его на столе вместе с Карамзиным, Пушкиным и Гомером. Все эти беспрецедентные по надёжности вещи он намеревался читать зимой и, каждый раз, проходя мимо, радовался стопке, как поленнице хороших дров.
Между прочим, и мёд у него имелся – на случай зимних бессонниц. Но на этот раз Иван изменил историческим лугам своей дачи и поехал за мёдом на ярмарку. «Башкирия», «Байкал», «Придонье» – читал он, вольно бродя по пустым рядам. Пробовал
