каждым днем мне казалось, что силы покидают меня и мне осталось совсем немного. Сил хватало лишь на сердцебиение, дыхание и то, чтобы мыслить, рассуждать о жизни. Но я бы это назвала по-другому – существование. Жалкое существование.
Не страшно, если ты теперь совсем один.
Не страшно, когда тебя предают.
Не страшно, если твоя жизнь перевернулась.
Наверное, страшно становится, когда ты теряешь себя.
Это такое ужасное, отвратительное чувство, когда тебя ничего не интересует, когда ты не пытаешься бороться за жизнь или свое здоровье. Ведь рано или поздно в жизни вновь появиться человек, который заставит тебя сделать то, что ты никогда не собиралась делать.
Еще через неделю несколько трубок убрали. Но продолжали держать в реанимационной палате.
Спустя еще несколько дней, я впервые села. Из-за того, что я долго лежала у меня закружилась голова, потемнело в глазах. На мгновение стало страшно. Но Леонид Викторович меня успокоил, что все это нормально.
Справа от кровати было окно. Я сидела на кровати и смотрела в него, вместо телевизора. Это единственное, что у меня было.
Если верить, то в больнице я уже два месяца. Или около того. Находясь здесь, в изоляции от окружающих, время течет то ли быстро, то ли медленно и следить за ним не имеет никакого смысла.
Иногда мне казалось, что это сон. Страшный сон. Но всякий раз, когда я пыталась себя ущипнуть, я по-прежнему сидела на кровати, в палате. Это не сон. Это моя жизнь.
Я сидела целыми днями. Наблюдала за теми, кто находился по ту сторону окна.
Это уже вошло в привычку: сидеть и смотреть. То, как кто-то спешит или идет не спеша. То, как едут автобусы, а за ними машины. Вчера была авария: один резко затормозил, а второй не успел среагировать.
Прикрываю глаза. В голове всплывают моменты из детства, когда мы были у Машки в гостях, нам по семь лет. Представляем что мы певицы. У Машки получалось лучше петь, чем у меня или у Вари. У Вари, к слову, тоже хорошо получалось. У одной меня не получалось попадать по нотам.
Тогда я впервые поняла, что такое завидовать кому-то.
Помню, ту самую песню, единственную под которую мне удавалось попадать. Тогда я была горда собой. Радовалась.
Песня Кристины Прилепиной «не стреляйте» застряла в моей голове надолго. Я выучила ее быстро, даже сейчас я ее помню. И это удивляет.
Ведь некоторые моменты до аварии я совершенно забыла. И до сих пор не смогла вспомнить. Леонид Викторович сказал, что это нормально, временная амнезия.
И почему-то я поверила.
В понедельник меня перевели в обычную одноместную палату. А на следующий день ко мне пришли первые посетители: Алла, Вика и Рома. На самом деле, я не думала, что он все еще в городе. Думала, уехал, ничего не сказав.
Мы молчали. Такая тишина. За все это время, что я помню себя в больнице, не было слышно ни одного звука, будто нахожусь в вакууме, куда звук не может проникнуть. Это и странно и так не привычно. И капельку обидно.
Они
