починяла белье или одежду у настольной лампы, а отец тихонько шуршал вечерней газетой, изредка позвякивая о блюдце последней за день чашкой чая. Но в тот вечер мама почему-то вздыхала больше обычного и даже бормотала себе под нос что-то полусвязное, причем, Адьке послышалось что-то вроде «…крепостное право какое-то…», произнесенное жалобно и протяжно. Услышал и отец, потому что тотчас спросил обычным тоном, не понижая и не повышая голоса:
– Что вздыхаешь, Анна? Нездоровится?
– Да нет, я здорова, – ответила мать еле слышно.
– А раз здорова, то и вздыхать нечего.
И опять несколько минут был слышен только шелест газетных страниц и вздохи, больше прежнего сдерживаемые. Потом мать снова нерешительно заговорила:
– У меня, отец, на работе… Не знаю, что и делать… Если б не закон этот… А так – не знаю…
– Не мямли, не люблю этого. Ясно говори, – отозвался отец.
– Да вот закон тот, что прошлым летом выпустили… Что с работы уходить самому нельзя, а только если начальство уволит. Но если уволит, то под суд…
– Это чтоб летунов окоротить.
– Я понимаю… Только как-то на крепостное право похоже: хочешь не хочешь – сиди на одном месте, а не то в Сибирь.
– Ты такими словами не бросайся. В Советском Союзе живешь, а не при царизме.
– А если ко мне начальница придирается, заведующая отделением?
– А ты работай хорошо – и не будет придираться.
– Но я хорошо работаю…
– Значит, плохо, раз начальство недовольно.
– И с коллективом я как-то не сработалась…
– А ты сработайся, не ленись.
– Я не ленюсь, отец, только… Если б не закон – ушла бы в другой роддом или в больницу, и дело с концом, а так… Только мучиться…
– Лишний это разговор, мать. Не твоего ума дело в законах разбираться. Какой надо было, такой и приняли.
Среди наступившего молчания из-за шкафа донесся отчетливый всхлип, и Адька, хотя и немножко жалко ему стало маму, все же душой был на стороне отца: вот как надо решать глупые женские вопросы – сурово, однозначно, по-мужски пресекая все пустяки, чтоб не разнюнилась слабая женщина. Отец на всхлип этот ненужный отреагировал строго:
– Ты тут сырости не разводи, мать, не терплю. Спать лучше давай. А глупости из головы выкини.
Выкинула ли мать глупости из головы, Адька не знал, но сейчас ехала она на родину счастливая и даже помолодевшая; радостное узнавание окружающего так и читалась на ее лице, когда пробежал мимо разросшийся березняк и в полную ширь показалось Морок-озеро, лежавшее внизу, под холмом, по которому грохотал грузовичок. И сразу стало в который раз весело-понятно Адьке, почему деревня называется так смешно. Смешно, но метко: озеро-то очертаниями ни дать, ни взять – сытая черная
