тут, – буркнул рыжий. Потом недовольно взглянул на свидетеля:
– Так как ты говоришь?
– Бутылин, Прохор Прохорыч…
– Слыхал. Где, говоришь, повстречал больного-то?
– Которого?
– А вот, который исцелен, о котором показываешь.
– Это безногого, что ль?
– Не безногого, а хромого: у которого ног нет – исцелиться не может, а хромой может – у которого ноги целы, но в бездействии…
Испитой мещанин, на голову выше толпы, по-бабьи взвизгнул:
– Господь бог все может, господь бог всякому по вере его!..
– Не спорь, – перебил монах, снимая скуфейку, – здесь тебе не судейская палата. Сказывай, Бутылин, по порядку.
Люди стояли плечом к плечу, прилипнув друг к другу, так же, как рубахи прилипли к телам их. Открытыми сухими ртами ловили раскаленный смоляной дух бревенчатой избы, открытыми сухими ртами ловили новые слова о новом чуде.
– Не напирайте на стол, господи, твоя сила!
Седенький попик замахал рукавами грязной чесучовой рясы, обернулся к рыжему соседу, вздохнул:
– Ну и народ!
Монах отпил из деревянной чашки квасу, вынул изо рта попавшую с квасом муху, стряхнул ее с пальца, сказал:
– Публика!
Свидетель рассказывал:
– Смотри, говорю ему, везут в тачке паренька, паренек молодой, а ног нету.
– Кому говоришь-то?
– А ему, старосте нашему, Егор Иванычу.
– Да ведь он слепой?
– Двистительно, совсем не видит, а я, значит, – его поводырем…
– Как же ты ему говоришь, чтобы он смотрел?
Седенький попик перестал вшивать в папку бумаги. Монашенок метнул глазком на рыжего, точно спросил: фыркнуть иль нет?
Народ затаил дыханье.
Тогда свидетель, обтерев рукавом лицо, посмотрел округ себя и широко, всем лицом улыбнулся – попросил прощенья:
– А я неграмотный, не знай, как это, чтобы правильно…
И народ облегченно вздохнул и насел сплошной своей потной грудью на Прохора Прохорыча, на монахов, на стол.
– Пиши, – сказал рыжий, – и, проходя городом, видел этого человека, ныне чудесно исцеленного юношу крестьянского сословия…
От людей, скатавшихся плотным комом в бревенчатой коробке, плыла через окна и дверь синеватым дымком испарина, подымалась в зное под шапки сосен, таяла в небе.
В просеке, от длинных тесовых бараков, набитых богомольцами, плыл такой же дымок, так же вяз в сосновых иглах, так же растворялся в небе.
В онучах, лаптях, босой, в сарафанах, паневах, зипунах, простоволосый, повязанный платками, в шапках, картузах, валеных шляпах, обложенный котомками, сундучками, нечесаный, немытый, пропотевший – крестьянский и христианский народ, тесным миром, плотным сходом, молчным сбором, собрался к преподобному своему чудотворцу.
Привез,
