Раиса Вольфовна. Усиевича, шесть, квартира… Короче, поезжай, Платоша.
Платон не помнил, как доехал до дому. Утром, еще не совсем проснувшись, изо всех сил захотел, чтобы все вчерашнее было сном.
В спальню вбежала жена в бигуди и распахнутом халате.
– Платоша! – кричала она. – Платон! Сейчас передали… Твою Раису…
– Что? – спросил Касторский шепотом, не открывая глаз.
– Нашли в подъезде, – тоже перешла на шепот Нина. – Сегодня рано утром. С двумя ножевыми…
– Ножевыми – что?!
– Ранениями… Второе смертельное. – Впечатлительная Нина заплакала.
Глава 9
На смерть сестры Сева среагировал примерно как Безухий – на пропажу пистолета. Он замкнулся в себе, два дня лежал не вставая, ни с кем, даже с Чибисом, не разговаривал.
Через два дня пришел Касторский, неожиданно присел к Энгельсу на койку, сказал странным, то есть нормальным мужским голосом:
– Знаю о вашем несчастье. Сочувствую.
– На чёрта мне ваше сочувствие, – отрезал Сева. – Отпустите на похороны, будьте человеком.
– Не могу, Всеволод Вольфович. Не имею права, – потупившись, отвечал убийца.
Убийца, а кто ж? Он и сам про себя думал именно этим словом: «Я – убийца. Приехали».
– Вы же – разносчик инфекции. Я отвечаю за жизнь людей. Извините, дорогой, не могу никак.
Сева отвернулся к стенке.
Касторскому было очень плохо. Не следует думать, что плохие люди, а Касторский был, конечно, человечишко неважный (хоть и не однозначный), делая пакости, сохраняют душевное равновесие. Не преувеличивая, можно утверждать, что его терзала совесть. До такой степени, что велел Варелику отвезти его до Манежной площади, откуда тайком дошел до церкви Вознесения на бывшей Герцена, ныне по старинке Никитской, и просил об исповеди.
– Не обессудьте, – развел руками молодой румяный батюшка с огромным наперсным крестом и пышной бородой. – Сегодня отпущение грехов закончено. Я уж и облачение снял.
– Да будьте же человеком! – воскликнул измученный Платон.
– Я бы рад. Но сейчас у нас трапеза. Завтра приходите часам к девяти на службу, я вас исповедую. Заодно и причаститесь.
За этой сценой, показывающей, как бюрократизм разъел и разложил общество во всех его институциях, наблюдала, как ни странно, Алиса. Как это ни странно, Алиса была довольно религиозная девица, о чем мало кто догадывался, и являлась прихожанкой храма Вознесения Господня на Никитской (Малое Вознесение в отличие от Большого у Никитских ворот, а в чем по большому счету разница, Алиса сказать затруднялась, поскольку не обращала внимания на размеры храмов. Про себя же привыкла считать смысл Малого Вознесения как некую репетицию Большого). Она часто посиживала там в уголку на стуле, издали любуясь на икону святых Петра и Февронии без всякого общественно полезного дела. Она даже не молилась толком, поскольку серьезная молитва требует большой работы души и мысли, а трудиться
