жизнь на своем пути. Ему нужно снова и снова наказывать меня в назидание другим.
Я больше не плачу – впрочем, я даже не уверена, что могу назвать это просто плачем. Это были настоящие рыдания, как будто мой разум пытался смыть все пережитое.
– Надеюсь, тебя это радует, – выговариваю я сквозь снова хлынувшие слезы.
– Разумеется, – безрадостно отзывается Мор. – Возьми.
Он передает мне бинт. Все еще не в силах успокоиться, беру его и начинаю обматывать вокруг талии, потом возвращаю назад. Мы повторяем эти движения снова и снова, пока все раны не оказываются под свежей чистой повязкой.
Я вытираю глаза, прокашливаюсь и пытаюсь взять себя в руки.
Глубоко дышу.
Все будет хорошо – или не будет, но это тоже хорошо.
Решив, что окончательно успокоилась и смогу говорить, я обращаюсь к Мору.
– Спасибо за все, что ты делаешь, но, если раны не промыть, в них может попасть инфекция, – а может и не попасть, но все равно это риск.
Думаю, я просто должна быть благодарна ему за эту крупицу доброты.
– Это необязательно, – отвечает всадник.
– В каком смысле необязательно? – переспрашиваю я, пытаясь понять, что он имеет в виду.
– Твои раны не загноятся.
Я сильнее разворачиваюсь, чтобы увидеть его лицо.
– Откуда ты знаешь?
Он молитвенно поднимает глаза к небу, будто пытаясь найти там, среди потолочных балок, не то Бога, не то терпение, которого ему со мной не хватает.
– Я контролирую инфекции во всех формах.
Серьезно? Он может не только сделать так, что я не заболею лихорадкой, но и защитить мои раны от воспаления, даже не промывая их?
– Зачем тогда менять повязки? – ворчу я, снова отворачиваясь.
– Такие обширные повреждения необходимо обрабатывать, чтобы они нормально заживали, – объясняет Мор. Он отрывает конец бинта и завязывает. – Давай руки.
Я протягиваю ему запястья. Меня странным образом завораживает вся эта ситуация – и сам Мор, если честно.
Мор склоняется над моими руками (золотистые локоны падают ему на глаза) и начинает разматывать грязную повязку. Сейчас всадник выглядит щемяще невинным – хотя странновато говорить так о мужчине, тем более об этом, с огромным числом убийств за плечами. Наверное, это из-за того, что в кои-то веки он проявил заботу, а я уловила в нем искорку (исчезающе малую) человечности.
Я мрачнею, уставившись на его склоненную голову.
– Зачем ты это делаешь?
– Чтобы страдать, нужно жить.
Не знаю, почему в этот раз я ждала другого ответа. Вообще-то мне все ясно. Я причиняю боль ему, он причиняет боль мне. Мы оба следуем определенному сценарию. Непонятен мне только этот момент. То, что он обо мне заботится, проявляет чуткость. Это меня тревожит, и ответ «я хочу заставить
