сна?
– Лишённые?.. – переспросила Лана, погладив бледную щёку.
– Ты ничего не знаешь про это? Их же видели в начале осени, снова около моего дома, – пояснил Лёша, – о них мало чего известно, но много чего говорят. Они выходят из заброшенного магазина, идут по улицам, пугают всех, а потом возвращаются. Я слышал, что Лишённые сна это что-то вроде ангелов, всезнающих существ.
– Какие же знание можно получить, если никогда не спать?
– Одно дело иметь проблемы со сном и мучиться от бессонницы, а другое – не нуждаться во сне. Только вот за свои знания они платят страшными муками.
– И они знают всё-всё? – по-детски наивно спрашивала Лана, поправляя неказистую шапку.
– Да, – кивнул Лёша, – все так говорят.
Девушка помолчала с минуту, а затем вдруг выпалила:
– Лёшенька, я замёрзла, мне пора. Не обижайся, ты мне очень понравился, я бы ещё поговорила, но не могу.
– Конечно, конечно, – кивал он, – хочешь, увидимся завтра?
– Завтра… давай завтра, – говорила она, уходя.
Весь следующий день вновь шёл дождь.
Проснувшись под вечер, Лёша перекусил и направился в ванную, где намеривался побриться и принять душ. Именно в тот момент, когда тонкая струйка воды выбежала из крана, ударилась об кафель и, заглушив звуки Лёшиного дыхания, устремилась в слив, он впервые всерьёз задумался о своей смертности. Ему вспомнились слова Ланы: «Пока ты его слышишь – ты жив, и постоянно думаешь о жизни, а где жизнь, там и…» И что же она имела в виду? Смерть? Точно, её, вездесущую и неотвратимую. Лёша подумал, что вот так же вода текла из этого крана, когда он стоял перед ним совсем ещё ребёнком, затем подростком и юношей, и представил, как будет стоять на этом месте в последний раз уже совсем дряхлым стариком.
Его пробрала дрожь, он испугался, что рано или поздно вся жизнь останется за плечами, утечёт в водосток, подобно струйке воды, так же незаметно, как уже утекло детство; а умирать так не хотелось. И, казалось, причин для столь ранней паники совсем не было, но Лёша никак не мог успокоиться, утихомирить свой поток мыслей, что всё глубже и глубже закапывал его в тревогу и смятение.
Наконец он сдался, признал – да, я умру. Но долгожданная лёгкость не пришла к нему, и зловещий поток мыслей не завершился, а надменно сменил курс и перескочил на другую тему. Теперь Лёша, глядя прямо в глаза своему отражению и плавно проводя затупившейся бритвой по подбородку, думал, что слишком рано повзрослел и теперь совершенно не готов к взрослой жизни – в плане моральном. Его отражение мутнело, и вот, вместо юноши с тупой бритвой в руке стоял дряхлый старик, ничему не научившийся и толком ничего не повидавший за всю свою ничтожную жизнь, вернее, за своё бездумное существование.
Тогда юноша отпрянул от зеркала, запулив бритву в раковину, и, закрыв лицо руками, начал размышлять.
«Раз пока я существую как животное, то я и есть животное, а не человек, – определил он, тяжело выдохнув носом. – Человеку положено созидать, вот что, но с чего бы мне начать?»
Образ Ланы всплыл в тёмных водах его
