с ними полчарки наливочки. От ухаживаний дворового Мишки со смехом отмахалась и ушла к себе в комнатку. У нее имелась хоть малая, под самой крышей, но своя.
Там Дуняша запалила свечку, села за столик в углу и стала перебирать старые стеклянные красные бусы. Над столом висел на стене Дуняшин любимый лубок – Яга, едущая бить крокодила.
Так, поглядывая на Ягу и слушая гул дождя за окошком, Дуняша перебрала бусы, перемежив старые бусины новыми, купленными на Вербной ярмарке в уезде минувшей весной. Окончив дело, она решила, что уже достаточно поздно и пора ложиться. Едва она задула свечу, вновь раздался раскат грома, и молния прорезала небо – не вдали, а совсем рядом, над ближней рекой…
Дуняша вздрогнула всем телом и перекрестилась.
Вновь загремело… Но в этот раз оказалось, что стучат в дверь – часто, отчаянно.
Дуняша отворила и на пороге увидала свою молодую хозяйку.
Маша стояла с разметавшимися волосами, куталась в ажурную шаль поверх французской ночной сорочки… и рыдала.
– Дуняша, помоги! Я не знаю… Ох, мне, должно быть, это мерещится!
– Что, Марья Кириловна? Что случилось? Вам дурно?
– Не мне, Дуняша! Поль! Ему дурно! Он, кажется!.. Ах, нет!.. Я убежала из спальни и прямо к тебе. Что же делать, что делать?..
Маша на одном дыхании выпалила всё и не смогла толком вдохнуть воздуха снова. Она лишилась чувств, и Дуняша едва успела подхватить ее, не дав ушибиться об пол.
Глава XXIII
Верейского в губернии знали мало, так что после его скоропостижной кончины жалели скорее вдову, которая и до этого пеклась о больном отце, а теперь хоронила мужа.
Были, конечно, и те, кто зубоскалил, что, мол, зря старик Верейский взял себе молодую жену. Зато теперь в уезде появилась молодая вдова, наследница сразу двух процветающих имений.
На похоронах было мало гостей – князь Верейский мало с кем сдружился из соседей. Конечно, доставили Кирилу Петровича – все также в кресле. Четверо крепостных извлекли его из кареты и несли к церкви, где ждала несчастная его дочь.
Так, почти пять лет назад он сам вел Машу к алтарю, где ждал ее Верейский. Теперь Верейский лежал в гробу, а Кирила Петрович не мог ступить и шагу.
Однако, когда его уже вносили на паперть, он вдруг сотрясся на своем ложе и вскричал. Перепуганные крепостные остановились. Из церкви позвали Марью Кириловну. Она вышла, поддерживаемая под руку верной Дуняшей, и спросила, что с батюшкой. Кресло Кирилы Петровича опустили на ступени. Он тревожно озирался, тяжело дышал, но, кажется, ложиться в сырую землю вслед за зятем не собирался.
– Церкви божьей напугался, – буркнул кто-то в толпе.
Марья Кириловна вздрогнула и дико оглянулась кругом.
Видя ее растерянность и бледность, один из покровских крепостных, несших кресло, пробормотал:
– Как раз мимо людей несли. Может, его кто напугал?..
