[Си юй цзи, с. 289], – пишет Чан Чунь. Обычай, который стоил жизни отцу Темучжина Есугаю.
Возможно, уже в глубокой древности сложилась цветовая символика классификации пищи на пищу белую – молоко и молочные продукты; желтую – масло; красную – мясо и продукты из мяса; зеленую – дикорастущие коренья и травы – лук, ревень и т. п.; черную – мясной бульон, вода, позже чай без молока. Кровь животного считалась обиталищем его души. Поэтому скот забивали без пролития крови, делая, например, при забое барана разрез под грудиной, а затем, просунув в разрез руку, обрывали согнутым указательным пальцем сонную артерию. Если кровь животного не была пролита, то предполагалось, что животное спит. «А раз животное спит, оно временно перешло в тот невидимый, но вполне реальный мир, а потом может снова возродиться в своих потомках и убыли в стаде не произойдет» [Викторова, с. 26].
Из молока монголы гнали водку. Пьянство не рассматривалось древними монголами как порок, а наоборот, пьяный гость только радовал хозяина. «По обычаю татар, на пиру хозяин держит в руках блюдо и чарку и уговаривает гостя пить и есть. Если гость, который пьет, оставит хоть каплю, то хозяин ни в коем случае не берет обратно чарку. Когда видят, что человек выпил вино до конца, то бывают рады». «Всякий раз, когда они пьют вино, они прежде всего совершают возлияние». «Всякий раз, когда татары видят, что чужеземный гость, напившись, шумит, нарушает этикет либо его рвет или он уснул, они бывают очень довольны и говорят: «Раз гость напился, то, значит, он с нами душа в душу» [Полное описание, с. 82–83]. Чжао Хун, выдержки из сочинения которого мы привели выше, сам был жертвой монгольского гостеприимства – Мухали оштрафовал его на шесть чарок вина за неявку на игру в конное поло: «К концу дня ваш посол неизбежно опьянел сильно и тем кончил» [там же, с. 82]. В ходу было и взаимное потчева-ние – пирующие обменивались чарками. Надо сказать, что, по сведениям Рашид-ад-дина, Чингис-хан стремился ограничить пьянство своих подданных; он постановил, что «если уже нет средств против питья, то человеку нужно напиться три раза в месяц. Как только он перейдет за три раза – совершит наказуемый проступок. Если же в течение месяца он напьется только дважды – это лучше, если один раз – еще похвальнее, если же он совсем не будет пить, что может быть лучше этого? Но где же найти такого человека, который совсем бы не пил?» [Рашид-ад-дин, т. I, кн. 2, с. 263].
Европейцам казались странными некоторые традиции, связанные с приемом монголами пищи. «Никогда не моют они блюд, – писал Г. Рубрук, – мало того, сварив мясо, они моют чашку, куда должны положить его, кипящей похлебкой из котла, а после обратно выливают в котел» [Путешествия, с. 101]. Совершенно необычными для европейцев были и некоторые виды пищи, например кумыс. Тот же Г. Рубрук не только подробно описал способ приготовления кумыса, но и те чувства, которые он испытал, впервые отведав его: «В тот вечер служитель, который провожал нас, дал нам выпить кумысу; при первом глотке я весь облился потом вследствие страха и новизны, потому что никогда не пил его. Однако он показался мне
