target="_blank" rel="nofollow" href="#n3" type="note">[3].
В эти месяцы я ни разу не слушала классической музыки, мне больше нравились эстрадные песни. Самые сентиментальные, еще вчера ничего не значившие для меня песенки переворачивали мне душу. Прямо и откровенно они воспевали страсть как самое главное в жизни. Слушая, как Сильви Вартан поет свое знаменитое «Cest fatal, animal»[4], я убеждалась, что не только я испытываю подобную страсть. Эти песни вторили моим чувствам и подтверждали их правомерность.
Женские журналы я начинала читать с гороскопа.
Я выискивала фильмы, в которых надеялась увидеть собственную историю, и очень огорчалась, если фильм был старым и уже нигде не шел, как, например, «Империя чувств» Осимы.
Я подавала милостыню мужчинам и женщинам, сидевшим в переходах метро, загадывая желание, чтобы вечером он мне позвонил. Я клялась послать двести франков в «Народное вспомоществование», если он приедет ко мне в день, который я мысленно назначила. Вопреки своим привычкам, я сорила деньгами направо и налево. Все эти траты казались мне жизненно необходимыми, они были составной частью моей главной траты, неотделимой от моей страсти к А., как и бесконечные траты времени, заполненные грезами ожидания, и безжалостное отношение к собственному телу, которое я нещадно растрачивала, до изнеможения занимаясь с ним любовью, словно последний раз в жизни. (А кто знает, что не последний?)
Как-то днем, когда он был у меня, я поставила кипящую кофеварку на ковер в гостиной и прожгла его почти насквозь. Меня это не огорчило. Я даже с удовольствием смотрела потом на это пятно, вспоминая часы, проведенные с ним.
Повседневные неурядицы меня не раздражали. Меня совершенно не волновала двухмесячная забастовка почтовых работников, потому что А. не писал мне писем (наверняка из предосторожности, свойственной женатым мужчинам). Я спокойно пережидала пробки, очереди перед окошком банка. Если меня обслуживали без должной любезности, меня это не задевало. Ничто не выводило меня из себя. К людям я испытывала смешанное чувство братской солидарности и жалостливого сострадания. У меня вызывали участие бродяги, спавшие на скамейках, клиенты проституток, туристка, зачитавшаяся романчиком издательства «Арлекино» (но я не смогла бы сказать, что же именно меня с ними роднит).
Однажды, когда я голая пошла на кухню, чтобы достать пиво из холодильника, мне вдруг вспомнились женщины из квартала моего детства – одинокие, замужние и даже многодетные матери, которые в дневные часы тайком принимали у себя мужчин (все насквозь прослушивалось, и потому я помню, как соседи бранили за недостойное поведение этих женщин, которые средь бела дня предавались удовольствиям, вместо того чтобы мыть окна). Как я понимала теперь этих женщин!
Свою страсть я переживала, как роман, но вот сейчас затрудняюсь определить, что же я пишу: свидетельство в исповедальном стиле, принятом в женских журналах, манифест,
Это фатально, животное (
