он в собачьих карих глазах и сам к себе принюхался. Да, состав запахов, его окружавших в мире, сильно изменился: Бессонко не слышал теперь своей собственной вони, точнее почти не слышал: резкий запах дыма и мокрых березовых веток ее, слабую, забивал. Тело его гудело, звенело, даже болело кое-где, да только не чесалось, не зудело привычно. Волосы на голове сделались невесомыми, и даже глаза, после того, как прошла резь от мыльной пены, стали лучше видеть. Там же, где ноги его соприкасались при ходьбе, кожей части бедер сверху, он испытывал странные, однако очень приятные ощущения.
«Это я», – проурчал он Найде и кивнул головой Спирьке. Тот ухватил его за руку и показал узловатым пальцем на странное сооружение – будку с крышей наверху и дверью со стороны корчмы, однако открытую в сторону леса.
– Что за хрень?
– Это нужник, парень, – свысока объяснил Спирька и обстоятельно рассказал, что и как там следует делать. А поскольку Бессонко воззрился на него недоверчиво, пришлось слуге, снова объяснив, самому показать.
– Ладно, теперь к хозяйке пошли.
Опять поднялись они на второе жилье. Только теперь Спирька миновал первую дверь, и подумал Бессонко, что они идут в комнату, откуда по-прежнему доносились тихие перезвоны, но только остановился слуга у третьей двери, почесал в голове и провозгласил:
– А вот мы и опять!
На сей раз корчмарка выбрала для себя большую светлицу и лежала на кровати, которая показалась Бессонку огромной. В красном углу здесь не было никакой черной доски, а висело расшитое полотенце. Сама корчмарка была теперь в роскошной, едва ли не серебром вышитой телогрее и – удивительное дело! – за то время, пока претерпевал ее гость банные мучения, вся побелела, а щеки разрумянились. Но еще больше, чем новая красота Анфиски, удивила подростка сама светлица – и размерами своими, и тем, что одна из стен ее была сложена из каких-то замысловатых, блестящих и с рисунками камней.
– Кто я, тебе известно, – проговорила красавица насмешливо и даже вроде задиристо. – А кто ты есть, я теперь, когда отмылся ты от лесной грязи, и сама скажу. Уж очень ты похож на дружка моего покойного Сопуна (вечная ему память!), просто лицо в лицо. Так что не можешь ты быть никем иным, кроме как сынком его, единственным из семьи Сопуновой в живых оставшимся. Ведь это тебя Леший в давние времена подменил и только теперь отпустил. Ну, как – угадала?
Хотел Бессонко ответить, но только засипел – до того от несказанной красы Анфискиной дыхание у него перехватило. Тогда кивнул он головою, подтверждая.
– Отмыт и острижен с горем пополам, – некстати встрял слуга. – Худ только больно. Кожа да кости.
– Да умеешь ли ты говорить? – скривила ярко-алые губки красавица. – И каково тебе после леса оказаться среди людей?
– Вестимо, умею, – Бессонко проворчал, откашлявшись. И уже бойко. – А дивно мне среди людей, непривычно. Лесные жители под землю прячутся, в берлоги, а вас, напротив, повыше над землею
