писк. В этой части замка она еще не была.
– Да, такого даже во дворце королевы нет. – Ларалайн все с тем же горделивым выражением лица расхаживала по залу, обращая особое внимание на картины.
Тревис просто ахал и охал с немного глупым, но радостным выражением лица.
– Жарко тут, – сказал он, распахивая воротник рубашки, надетой под свитер.
– Конечно, нарядился, блин, – брякнул Кален.
Лишь Санни не разделял чувства общего восхищения. Он пребывал в прострации. Находиться в замке Ариана для него было мучением. Все равно что добровольно войти в клетку, зная, что следующей остановкой будет разделочный стол.
– Ты уже бывал здесь? – спросил его Кален.
– Я здесь жил. Таких входов четыре, от каждого королевства равновесия, и потолки каждого украшены орнаментами определенного королевства. Здесь мы видим символ королевства радости – четвертинку солнца. В королевстве мудрости, к примеру, четвертинка луны. В королевстве храбрости – четвертинка скалы.
– А в королевстве любви? – спросил Тревис.
Повисло молчание. Санни напрягся.
– Тебе не идет это, – заметил Кален.
– Что?
– Хмуриться. – Он не собирался улыбаться, но улыбка вырвалась сама.
Юноша пожал плечами.
– А откуда ты знаешь Ариана? – спросил Кален без задней мысли.
– Тебе-то какое дело? – огрызнулся Санни.
– Итак, детишки. – Ариан хлопнул в ладоши и принялся потирать руки, приближаясь к остальным. – Налюбовались прихожей? Тогда идем дальше.
– Прихожей? – уточнил Тревис.
– Детишки? – возмутилась Ларалайн.
– Мы будем есть? – спросил Кален.
Все посмотрели на него как на нежеланное чудо. Только Ларалайн уставилась на паренька как на идиота.
– Неприлично спрашивать о еде, – подметила она.
– Неприлично огрызаться направо-налево, – вскинулся Кален.
– Неприлично задерживать всех остальных своим идиотством.
– Именно этим ты сейчас занимаешься, дылда.
Ларалайн застыла. Их разделял метр, но Кален чувствовал себя маленьким рядом с ней и чуть не растерял весь пыл. Чтобы придать себе уверенности, он широко улыбнулся и повторил:
– Дылда.
По всему залу разнесся звук шлепка. Лишь спустя мгновение все поняли: это была пощечина.
Левая щека Хоулмза горела огнем. Казалось, кожа вот-вот лопнет. На глазах выступили слезы боли, но с ними смешались и слезы… позора, поражения? Неужели ему стало стыдно перед всеми за то, что ему прилюдно дали пощечину?
– Держу пари: если бы это сделала не я, то обязательно сделал бы кто-то другой.
Ладонь Даффи покраснела от удара. В ее глазах больше не было злости. Только никому не понятная грусть.
Сначала
